I
Здесь змей живет, живет бесплотный.
Пространство – голова. И по ночам
Со всех небес нас ест глазами.
Или иной увиливает из яйца
Иная копия в конце пещеры
Под выползком иная бестелесность?
Здесь змей живет. И здесь его гнездо,
Поля, холмы, окрашенные расстояния
И сосны наверху, и рядом, и у моря.
Здесь форма за бесформенностью вслед,
Глотает, и мерцает кожа, исчезая из желания
Мерцает тело змея и уже без кожи.
Здесь высота из основания исходит
Огни до полюса в конце концов дойдут
И в полночь там найдут наверно змея.
В ином гнезде, владелец лабиринта
Пространства, тела, образов и форм,
И счастьем неуклонно овладев.
Здесь яд его – но нам и в это верить
Не стоит. Медитации его,
Когда ползет, чтоб убедиться в солнце,
Не убеждают нас. Мы видим в голове
Его на камне лишь крапчатую тварь,
Движение травы, индейца на поляне.
II
Прощай, идея… Хижина стоит,
На берегу пустая. Она бела,
Как по обычаю или согласно
Наследственным чертам, как результат
Дороги без конца. Цветы, что у стены,
Белы, завяли чуть, и что-то вроде знака
Напомнившего, но с трудом, о белом
Ином, отличном, и о прошлом годе
Или другом, не белом, как угасший полдень,
Свежей или медлительней, скорей о зимних тучах
Или о небе зимнем, и от горизонта к горизонту,
И по полу песок гоняет ветер.
Здесь суть видна, и белая по сути.
Суть белая в себе, свершение,
Как после тренировки экстремиста…
Сезон меняется. Холодный ветер,
Опустошает берега все больше,
И мрак грядет, хотя еще не пал,
И на стене чуть омертвела белизна.
И по песку идущий человек, оборотившись,
Глядит, как север раздувает эти перемены
Холодным блеском, сине-алое сметает,
Порывы пламени великого, и зелени полярной –
Цвет одиночества, огня и льда.
III
Прощай, идея… Матери лицо
Стихов причина, и переполняет место.
Все вместе здесь, и в комнате тепло,
И без предвиденья грядущих снов,
И вечер. Дом есть вечер, полурастворенный.
И остается половина вне владений
Недвижных звезд. Они владеют ею,
Кто придает прозрачность их покою.
И нежности самой она нежнее к миру,
И все ж растворена она, она разбита.
И придает прозрачность. Но стара.
И ожерелье – как резьба вне поцелуя.
И руки мягкие – движенье, а не ласка.
И дом обвалится, и книги все сгорят.
Но есть покой в убежище рассудка,
И дом построен на рассудке, и они, и время
Все вместе, вместе. И арктическая ночь,
Когда приблизится, с морозом будет схожа,
И ближе к ней, когда ей спать пора
И говорят спокойной ночи, ночи.
И наверху не комнаты осветят, только окна.
И ветр раскроет все свое великолепье им,
И как приклад ружья ударит в двери.
Ветр отдает команды, звук неодолим.
IV
Прощай идея… Расторжение,
Переговоры никогда не окончательны.
Отец сидит где-то с мрачным взглядом,
Как тот, кто силен в кустах своих глаз.
Не говорит «нет» на «нет» и «да» на «да».
Он говорит «да» на нет, так он прощается.
Он измеряет скорость изменений.
Он прыгает с небес на небеса все быстрее
Затем злые ангелы спрыгивают из рая в ад в огне.
Но теперь он сидит в тишине и зелени.
Он вбирает скорости пространства и трепещет ими.
От облака к безоблачному, от безоблачного к ясному
В полете глаз и ушей самый высокий взгляд
И самое низкое ухо, глубокое ухо, которое различает,
Вечером то, что посещает его, пока не услышит
Сверхъестественные прелюдии сами по себе,
Когда ангельский глаз решает
Все его актеры приближаются в масках.
Господи О господи, сидящий у огня
И всё же в пространстве и неподвижно
и всё же в движении, вечно сияющего начала,
Непостижимого, и все же царь, и все же корона,
Взгляни на этот нынешний трон. Что за компания,
В масках, может хор воспеть ее с нагим ветром?
V
Мать приглашает человечество в дом
И за стол. Отец приводит сказителей
И музыканты, замолкшие, размышляют над сказками.
Отец приводит негритянок танцевать
С детьми, как любопытную зрелость
Образцa созревания танца.
Для них музыканты издают коварные звуки,
Цепляясь за монотонность инструментов.
Дети смеются и нестройно подпевают.
Отец приводит зрелища из ниоткуда,
Театральные сцены, пейзажи и лесные массивы
И шторы как наивное притворство сна.
Среди них музыканты сочиняют инстинктивные стихи.
Отец приводит свои не выпасенные стада,
Варварского языка, измученные задыхающиеся половинки
Дыхания, послушного прикосновению его трубы.
Итак, это Шатильон или как вам будет угодно.
Мы стоим в суматохе праздника.
Праздника? Этот громкий, беспорядочное безделье?
Эти госпитальеры? Эти жестокие гости?
Эти музыканты, озвучивающие трагедию,
Трам-та ра-рам, состоящее из этого:
Неужто нет слов, чтобы говорить? Никакой игры.
Или люди просто играют, находясь здесь.
VI
Это театр, плывущий сквозь облака,
Сам облако, хотя и из туманной скалы
И горы бегут, как вода, волна за волной,
Сквозь волны света. Это облако преобразование
В облако для преобразований, праздно, так, как
Сезон меняет цвет без конца,
Кроме расточения себя в переменах,
Как свет меняя желтое на золото и золото
На свои опаловые элементы и восторг огня,
Расплескиваясь везде, потому что любит великолепие.
И праздничные услады великолепного космоса
Облако лениво плывет средь полу-обдуманных образов.
Театр наполнен летящими птицами,
Дикие клинья, как дым вулкана, от сглаза
И исчезая, паутина в коридоре
Или массивный портик. Капитолий,
Может быть, появляется или только что
Рухнул. Развязку приходится отложить…
Это ничто, пока оно есть хоть в одном человеке,
Ничего, пока безымянным не станет оно вообще
И уничтоженным. Он открывает дверь своего дома
В огне. Учёный видит при одной свече,
Как в кадре пылает арктическое сияние.
Всего, что он есть. И он чувствует страх.
VII
Есть ли воображение, царящее на троне
Столь же мрачное, как и щедрое, справедливое
И несправедливое, которое посреди лета медлит
Чтоб представить зиму? Когда листья мертвы,
Воцарится ли оно на севере и окутает себя,
И Козерог, прозрачный и светящийся, взойдет
В темнейшей ночи? И украсит ли это небеса
Возгласившие его, белого творца черного,
Погасившего даже планеты, возможно,
Даже землю, исчезнувшую в снегу,
Кроме случаев, когда она нужна для величия,
В небе, как корона и алмазная каббала?
Он скачет в нас, в наших небесах скачет,
Гася наши планеты одну за другой,
Все то, где мы были и видели, то, где
Мы знали друг друга и думали друг о друге,
Дрожащий отстой, холодный и потерянный,
Если не считать той короны и мистической каббалы.
Но он не смеет прыгнуть в собственную темноту.
Пока судьба не сменится на легкий каприз,
И, таким образом, это трагедия, ее стела
И форма, и скорбь выходят, чтобы найти
Этого разрушителя и, наконец, им окажется
легкомысленное общение под луной.
VIII
Всегда может быть время невинности.
Нo никогда – место. Или, если нет времени,
Если это не вопрос времени или места,
Существуя в идее этого только,
И лишь для борьбы с бедствием, это
Вполне реально. Для самого старого философа,
Есть или может быть время невинности,
Как чистый принцип. Его природа – это его конец,
Что это должно быть, но не быть, это нечто
Пощипывает жалостью к жалкому человеку,
Как книга вечером, красивая, но лживая,
Как книга взыскующая красоты и правды.
Словно нечто из эфира, которая существует
Почти как предикат. Но существует,
Существует, оно видимо, видимо, видимо.
Что ж, эти огни не заклинание светом,
Предсказание из облака, но самое невинность.
Невинность земли и без ложного знака
Или символа злобы. И мы причастные тому,
Лежим, как дети, в этой святости,
Словно наяву мы лежим в тишине сна,
Как будто невинная мать пела во мраке
комнаты под аккордеон еле слышный,
творя время и место, в котором мы дышали…
IX
И друг о друге думали – в идиоме
Работы, в идиоме невинной земли,
Не в головоломке виноватого сна.
Мы весь день были датчанами в Дании.
И хорошо знали друг друга, здоровяки,
Для кого диковинным был еще один день
Недели более, чем воскресенье. Мы думали одинаково
И это сделало нас братьями в доме
Где мы питались братством, питались
И жирели, как в обильных сотах.
В переживаемой драме – Мы лежим, липкие ото сна.
В этом смысл деятельности судьбы –
Свидание, когда она пришла одна,
С ее приходом стало свободой для двоих,
Одиночество, которое могли разделить только двое.
Следующей весной нас развесят на деревьях?
Или какая катастрофа там неминуема:
Голые конечности, голые деревья и ветер, резкий, как соль?
Звезды опоясываются блестящими поясами.
Набрасывают на плечи сверкающие плащи
Как последнее украшение великой тени.
Она может прийти завтра с простейшим словом,
Почти как часть невинности, почти,
Почти как самая нежная и самая правдивая часть.
Х
Несчастные люди в счастливом мире...
Прочтите, равви, аспекты этого различия.
Несчастные люди в несчастном мире...
Здесь слишком много зеркал для страданий.
Счастливые люди в несчастном мире.
Невозможно. Ничего не звучит там, делая
Выразительным язык, ядовитыми зубы.
Счастливые люди в счастливом мире –
Буфф! Бал, опера, бар.
Вернитесь туда, где мы были, когда начали:
Несчастные люди в счастливом мире.
Теперь празднуйте тайные слова.
Прочтите их прихожанам сегодня
И завтра, но это крайность,
Это изобретение призрака сфер,
Находя баланс, чтобы создать целое,
Витальный, неисчерпаемый гений,
Медитирует, как большое и малое
В несчастных он медитирует, как целое,
Полный удачи и полный судьбы,
Словно он всю жизнь прожил, чтоб познать,
В обители старой карги, не в тихом раю,
Под пререкания ветра и погоды, в огнях
Блеска летней соломы, в зимних зарубках.
Оригинал:
https://www.poemhunter.com/poem/the– auroras– of– autumn/
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
