alsit25: (Default)
‘Как вид я ближе всего / к винту /, который регулярно ослабевает.’


Состояние света: 1986
1

Девочка, я пою в хоре мальчиков,
мой город изуродован кислотным светом,
среди амфитеатров
мальчишеских ртов,
мое тело —
ломоть ничего.
Муза,
с двумя языками вместо крыльев,
наверно,
я начинаю с музыки,
брошенной на весы мясника

в кислотном городе,
свет говорит тонкими губами улиц,
толстыми губами проспектов, струнами света,
натянутыми в дверях молочных и мясных магазинов,
музыкой,
брошенной на весы мясников
продавщицами, изуродованными кислотным светом,
продавщицами, чьи руки квадратны, как рамы картин,
у наших продавщиц,
которые никогда не видят себя на полотнах
великих мастеров,
самые живописные губы —
арки прекраснейшей архитектуры,
триумфальные арки, построенные для языка презрения.
Они презирают наш голод —
место ребенка в хоре, а не за столом!
Они презирают наши деньги —
дети не должны прикасаться к деньгам, деньги — это гениталии нашего государства!
Мы поджариваем свет под крики света
и мы живем светом
в этом невинном городе, изуродованном кислотным светом
построенном не на костях – не на костях – не на костях – не на костях.
Ни одного обломка человеческих костей в нашей земле!
Мы можем опустить руки в нашу землю, как в воду!
И моя книга по истории набита, как колбаса.

2

Воистину, по образу Твоему: я парю
в процветании                                  рыбных магазинов,
в хлорке                                   классных комнат.
В моем желудке               полночи хлеба,
бездна                            коньяка.
Как вид я ближе всего
к винту,
который ослабевает регулярно.
В черной, как в Рембрандтовской ванной
девочка-ребенок – неграмотная – моет меня,
слева направо мой неграмотный ребенок
перечеркивает и подчеркивает
пропитанной губкой
то, что Ты создал по образу Твоему.
Она не родилась.
Она встала и сбросила меня со спины,
как шкуру животного.
Я знаю слово для этого
но не спрашивай меня —
спроси корову, спроси собаку.
Воистину: кроме правой щеки Рембрандта,
она темная.
Собрав
пригоршню винограда, Караваджо
честно рисует грязь под ногтями.
Нет, правдивые историки, эта грязь не означает гниение.
Под обугленными ногтями: сад,
происхождение (а я — винт, который ослабевает регулярно).
В его неизведанной темноте —
женщины моют друг друга
в свете своих щек,
в свете своих колен.


Песенки

*

Над этими домами
как руки мертвеца
сложены крыши.

*

«Поезд?» «Собаки
гремят цепями».
Подоконники, заснеженные
усталыми мухами.

*
Амелия пьет густой кофе.
Янина делится утварью, как игральными картами.
Юсефа, после громких, театральных прощаний
умерла.

*

Юсефа грызет членов
разрушенных домохозяйств, она составляет
бюджет детей и родственников, вычитает мертвых,
переносит пропавших без вести.
Это математическая задача,
которую она хоронит вместе с собой.

*

Все окна в невестово-белом, дом-отчим с
обитателями-падчерицами,
рожденными на этой кухне, приходящими три раза в день,
чтобы поесть в месте своего рождения.
Но никто не похоронен поблизости.

*

Янина сгребает сугробы мух.
Как  смелая слеза, птица скользит по воздуху.

*

Цепи следуют за собаками, словно цепи,
выделяющиеся,
как слизь.

*
Справедливость оказалась
страшнее
несправедливости.
Янина оседает как пыль на кровать.

*
Чтобы выглядеть здоровой? Оставьте это
животным.
Когда танк проезжает по улице.
Как слон,
он машет хоботом
справа налево.
Слон в нашей деревне!
Вместо того, чтобы прятаться, женщины бегут смотреть.

*
С тех пор много птиц линяют
в воздухе.
Царапины на чашках затыкают  жаждущие рты.
То, что было сделано с нами, смешано со страхами
того, что могло бы быть сделано.
Наши знаменитые навыки
в производстве танков
были перенаправлены
на студентов и журналистов.

Но под этой крышей,
сложенные,
как руки мертвеца над домом,
мы все еще живем.

*
Но под этой крышей, сложенные,
как руки мертвеца над домом,
мы все еще живем,
нося ведра между деревом и зверем.
И вместо вечерних молитв
я умоляю
себя
просто оставить тебя,
мой дорогой, мой
ненаглядный Господь.

Оригинал:


https://granta.com/two-poems-valzhyna-mort/?fbclid=IwAR1NJ3npA5bx5SnCW3_sWJ7lfqZaylKTkssGxLmVUbg_764P97tKSv8tl6Y
alsit25: (Default)
как улитка с панцирем из веток

    — я  загружаю их себе на спину —

Как верблюд с горбом из веток

    — на спине, на спине —

Как конь с рыцарем из веток и веткой вместо меча

Куда я несу эту кучу веток?

    — на горбе, на горбе —

У меня нет дома, но что я принимаю за дом, которого у меня нет?

    — в огне я принимаю его в огне —

В огне я сочиняю стихотворение целиком из горящих веток
и выглядит оно так:

/////////////////////////////////////////////////////////////////////////

Оригинал:

https://poets.org/poem/woods-language-she-collects-beautiful-sticks
alsit25: (Default)
Я всегда предпочитала Каина.
Его гневное
одиночество,
отсутствие материнской
любови, его христианский
сарказм: «разве я
сторож брату моему?»
спрашивает убийца брата своего.
Разве мы не
хранители наших мертвецов?
Позволь начать сначала:
Я предпочитаю яблоки, упавшие
далеко от дерева.
Сухою, как ветка,
пуповину, зажатую между ног.
Как они ее разрезали, Каин?
Камнем?
В записи о судимости
напиши: «Мама, дом».
Под орудием убийства
напиши: «Мама, дом».

Оригинал:

https://thebaffler.com/poems/genesis– mort
alsit25: (Default)
При случайной встрече незнакомец, знавший тебя по мордовской эвакуации, описал ужасный голод и описал тебя, как голодного мальчика, который всегда носил с собой книгу.

1

На этом столе из чуждого дерева
хлеб молчания, не разломленный.
Немой, мой портрет: я обрамлена
спинкой стула. И ты здесь
еще не. Твои кости во чреве могилы,
еще не, голодный мальчик с книгой, в общей могиле
рядом со своими близнецами по смерти. Твое имя
что звучало для них чуждо,
заменено на русское имя
в акте рас–крещения.
Еще, не.
Хлеб лежит на квадратных деревянных плечaх.
Когда ты голодаешь месяцами,
твое сердце — красная кость.
Все, что я вижу, когда открываю книгу, — это твой пустой желудок.


2
Иногда твой чистый желудок — это увеличительная линза.
С ee помощью выискиваю страницу за страницей
старую картофелину, вкопанную в почву текста
Я так схожу с ума, что слушаю страницы книг
думая грыз ли ты корни деревьев
ставшие этой бумагой.
В мой кулак размером с живот
Я прячу изюм, грецкий орех, немного сахара.
Этим кулаком я выбиваю воздух из воздуха,
Бью куда попадя.
О себе: Я часто провожу весь день между парковками.
где автомобили напоминают панцири гигантских черепах, покинутые всем живым.
С этих черепашьих кладбищ
Я смотрю на холмы: офтальмологическое искажение,
красные амбары: муравьи на моих глазах.
Мой врач прописал мне капли воды Леты.
Почему я говорю с тобой?
Любимая внучка твоей любимой сестры,
чем больше Леты я вкладываю себе глаза, тем ближе я к тебе.
Внутри моего Ноева ковчега — призраки, готовые породить призраков.
Знаешь ли ты, как выглядит привидение?
Знаешь ли ты, как выглядит привидение?
Оно похоже на кровь.


3
Сидя на расстоянии вздоха от тебя, я боюсь
тени моего языка, шевелящейся в углах
моего рта.
Я натянула этот дом на голову, как гипс
чтобы исцелить раздробленное здравомыслие, мысль за мыслью.
Я заставил замолчать все прошлое заклинанием вспышки фотоаппарата,
еще не.
Если бы между нами был звук,
пусть будет тот, который начинается
касанием
что и есть музыка.
Музыка, которая под клавиши аккордеона,
разожмет кулак родословной,
распустит пальцы лепестками роз.
Генеалогическое древо – это не дерево, а бутон розы,
лепестки переплетены, обвисшие.


4
Ты слушал звук железных
ворот визжащих как бойня
и облизывал
губы. Затем тишина
расправила плечи внутри твоих ноздрей.
Ты умер на больничной простыне, которую
выбеливали и крахмалили до тех пор
пока не стало казаться, что она соткана
из железных костей.
Что об этом думает семейная роза,
когда моя ручка встанет дыбом, как волосы на этой бумаге?

5
От одной больницы – белый ключ к другой,
Я несу своих мертвецов, чтобы уложить их
В эти саваны, сотканные из звука.
Я хороню их, как следует, одного за другим,
внутри гробов с клавишами фортепиано.
Я убегаю — я научилась убегать с Земли!
Земля, пузырь, полный грязи и снега.
Еще не.

Оригинал:

https://thebaffler.com/poems/genesis– mort
alsit25: (Default)
1
Откуда я?

В черных базиликах
тащили постоянно
вниз по кресту
мужчину
кто здесь напоминает
платье
сдернутое с вешалки,
там: густые облака мускулов –
сплошное тело –
воплощенная погода
одной малоизвестной страны.

(Страны, откуда я?)

Таща его,
они просовывают руки ему подмышки.
Как уютны их руки
в таком теплом месте!

Через разрез в груди
Ева наблюдает
одним окровавленным глазом.

Разрез на груди – красная ресница!

Но
откуда я?

2
Да, человек
напоминает
платье
сдернутое с вешалки.

Внутри черный
алфавит
его постоянно стаскивают
каждая буква
человек.

3
К телефону в длинном коридоре
как будто к колодцу за водой.
(Ну откуда я?)

(Ни у мамы
ни у папы
мое круглое лицо
от
дискового телефона)

Дисковый телефон – мой генофонд.
Мое тело звенит когда мчится
положить голову
на крепкое плечо трубки.

Кровь говорит! Связь крови слабая.
Внутри трубки слышу треск
Словно это костер звонит
Кто это?

Это я, огненная трубка.

Но откуда я?


4
Дни беспощадного снега в кухонном окне —
снег откладывался жиром под нашей кожей.

Как же мы выросли за эти дни!
Столько времени проведено за кухонным столом
пытаясь решить, где поставить запятые
в предложениях о выдуманных жизнях,

но никто не удосужился сказать нам
что слова, однажды произнесенные,
это толпа в мозгу, как в больничном вестибюле.

Это время должно исцелить
только потому, что однажды
его видели со скальпелем в руках.

Здесь ошибка, говоришь ты загадочно,
указывая на строки, написанные ребенком. Подумай

о другом слове с тем же корнем.
Как будто слова могут иметь корни.

Как будто слова не пришли из тьмы,
слова кота в мешке,
как будто наши человеческие корни уже были
известны нам.

Вот Грамматика, вот Орфография,
вот тряпичная бумага: «Хлеб, молоко, масло».
Какие корни? Какая морфология? Какие правила

в подчинительных отношениях? Как это вообще возможно
сделать ошибку? Вот же Физика, Химия,
Геометрия с ее атласом сейчас,

где письма Вацлава,

1946?
Что делать с нашей этимологией?
Наша этимология?

С 1946 толпа заполняет вестибюль моей больницы.

Лицо дискового телефона,
циферблат часов,
лицо радио на стене –
это мои
круглолицый
прародители.
Но лицо Вацлава...

где?

(опять человек
напоминает
платье, сорванное с вешалки)

А где письма? Одно
в неделю, и его лучший воскресный
почерк?

Внутри трубки – огонь.
(Как уютно моим ушам в таком теплом месте!)
Но откуда я?

5
Послевоенная Минская казарма.
радость первой квартиры –
пальто, куртка, кожаная сумочка
набитая таблетками, но где они?
где – письма
от где – лицо?

Эвакуированное лицо,
де – эвакуированное лицо,
больной-не-больной, застрявшее лицо,
вакуумное лицо,
морда лабораторной крысы.

Эта страна была испытана на лице Вацлава.
Теперь мы можем жить в мире.

Итак,

откуда я?
Послевоенный город, казармы –
радость
      деактивированного лица,
упраздненного лица.

Лица сдернутого с вешалки.
Отсутствие как внутренний орган.


6
В деревне, известной большой лужей
где все дети меж двух категорий

те, кто вредит живым существам
и те, кто вредит неживым существам,

в деревне известной
за неизвестность
(откуда я?),
кладбища вокруг старой церкви,
пугающий алфавит
вокруг деревни,
алфавит на надгробиях,
мраморные буквы под изъеденным молью снегом.

Под изъеденным молью снегом
у моей родины крепкие кости.

7
Моя родина бряцает костяными ключами.
Кость – ключ к моей Родине.

8
Моя родина бряцает костяными ключами.
Ева наблюдает красной ресницей.

Под изъеденным молью снегом
у моей родины крепкие кости.

На моей родине люди преклоняются пред колодцами.
На моей родине люди молятся крестам летящих птиц.
Кость – ключ к моему народу.

Среди моего народа только у мертвых
человеческие лица.

Все еще,
откуда я?

9
Женщины – святые в беретах из золотых нитей,
кто они у ног твоих, как домашние животные?

Ангел с крыльями павлина,
ангел с человеческим лицом.
Но
кто они у ног твоих,
сидят как домашние животные?

И если ты носишь такие золотые береты,
если ты приручаешь детей и ангелов,
если твои белые бескостные пальцы листают книгу
пока я вымучиваю
эти деревянные стихи,

не могли бы вы, святые женщины, в золотых беретах,
заплести волосы на моем языке

в косичку?

10
Мышиный хвост слова для словолюбивого грызуна!

Внутри моего алфавита
постоянно стягиваемого вниз
каждое пугающее письмо
мужчина.

Мой пугающий алфавит в его лучшем воскресеном
почерке

Письмо, адресованное потерянным письмам,
циферблату телефона, циферблату часов, радиолицу–
лицу как внутреннему органу.

Где письма Вацлава
как внутренний орган.

На границах моей Родины
–  мокрое белье хлопает на ветру, словно выстрелы.

Слышали ли вы о моей Родине?

Моя Родина –  сырой желток внутри яйца Фаберже.
Именно этот желток придает золоту его цвет.

Это лицо –  огнеприемник.
Это лицо –  внутренний орган.
Кость как ключ к моему народу.

Откуда я?

11

Звенят золотые кости моей Родины!

12

Заплети свои кости в косы могил, лесов.
Заплети свои кости в косы могил, лощин.
Заплети свои кости в косы могил, полей.
Заплети свои кости в косы могил, болот.
Заплети свои могилы в косы костей, мать.
Заплети свои могилы в косы костей, моль.
Заплети свои могилы в косы костей, тень
Заплети свои могилы в косы костей, гость.
Аккуратно заплети кости.
Храбро заплети свои кости.
Расчешите пальцами свои кости
в аккуратные косы
в наших лесах, лощинах, полях, болотах.

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/147641/an– attempt– at– genealogy
alsit25: (Default)
                            Здесь, где я умираю, в белом
                             доме у голубой гавани.
                                                        — Максим Бахданович


Входи, Максим!... Это Минск,
Задохнувшийся под подушкой облаков.

Вот ты: статуя в тяжелом плаще.
Здесь все памятники носят пальто

не шерстяные, а шубы из коры липы
с воротником из пчелиного меха.

В карманах памятники держат ремни.
А под воротниками у памятников шеи,

Зимой тени утепляют стены.
Окна и щели выщипаны тенями.
В музеях выставлены пальто

и петли. А вода - это огуречный рассол.

Входи, Максим, многоэтажки
упакованы в мундиры лестниц,
и оконные медали сверкают в ночи.

Каждое здание здесь своего рода бюст,
лифт поднимается как блевотина.

От мебели остались пеньки.
Входи, Максим,
это не что иное, как умирание в гавани.

Сядь на пенек.
Не отбрасывай тень.
Не снимай пальто.


Оригинал:

https://poets.org/poem/guest
alsit25: (Default)
Кофе был его любимым
горьким хлебом
изгнания.

Вернувшись в страну      с большими запасами капусты,
он стал маленьким пан Тадо
                                       из соломенного дома под слепо любящими деревьями

кто боялся утонуть
в маленьком пруду теней
сыпавшихся из старого пепла.

Со временем на лице пана Тадо выросла гротескная маска Пана.

Из Парижа он отправил перевод Томасу Джефферсону:
Непогашенная сумма на независимость Америки.
Срочный перевод: Капустная ферма семьи Костюшко
                                 Далеко Далеко Далеко

«Почтенный друг и Генерал», «Сын свободы»,
Джефферсон обращался к нему в своих письмах.
Он не знал, как пишется имя Костюшко.

I с точкой и сомнительные двойные буквы t в
remittance

испещряли страницы, как слюда.

Джефферсон был должен этому военному инженеру
                                с опытом в Brassica oleracea,
вождю скифов, автору одного полонеза, поляку
больше похожего на летучего голландца,
который поднялся по обе стороны Атлантики,
разыскиваемый войнами, революциями, восстаниями
названных его именем после, тюрьмой
и капустным поместьем его семьи
где незабудки испещряют красную овсяницу.

Из яблоневого дерева,
Костюшко вырезал поднос для своего кофе
и написал под стук
деревянной ноги на никогда не пустой дороге:

Умоляю мистера Джефферсона на случай, если я умру без завещания или завета.
чтобы он использовал мои деньги для вольноотпущенников, со 100 акрами земли для каждого освобожденного человека,
орудия труда, скот и образование как управлять.

Как нож проходит через кочан капусты,
я думаю о нем здесь,
на восточном побережье, верхом,
разведывая эти холмы, скалы, быстроту местных ручьев.
Действительно, Пан Костюшко, этот копытный бог дикой природы
из соломенного дома под слепо любящими деревьями.

Дамы любили Пана. В Филадельфии,
он писал их портреты, льстя им немыслимо.
Он также чертил карты
откармливая розовощекую веру генерала Вашингтона
в победу.

Тадо расколол нахальных посланников из Кракова:
в такой момент большая честь есть
тело слабое английское слабое
освобождение от налога за гонорар на укрепление Вест-Пойнта.

И сестре: Анна, тебе следует лучше управляться с капустой.

Я стараюсь не думать о нем здесь, это
генерал бездомных с непроизносимыми
именами, укреплявших
иностранные форты, все более
нетерпеливый, подозрительный, склонный к суициду, никогда
не женатый, страдает от желтухи, депрессии,
и из-за отказа в регулярном денежном переводе.

Синие незабудки в красной овсянице
презрительное мерцание его воли.

Он был одиноким человеком среди капустных кочанов.
Он был единственным человеком среди кочанов капусты.

Теперь его перекофеиненное сердце
втиснуто в бронзовую урну.

Я обнимаю вас тысячу раз,
не на французский манер,
но от всего сердца,
Костюшко написал Джефферсону из Солотурна, в Швейцарии,
за секретарским столом с ножками, как у газели,
лицом к стене.

Дар вольноотпущения Костюшко
(«Я слишком стар для даров»).

Швейцарский патологоанатом раздел
его труп, к которому обращался
генерал Вашингтон                  как

 ”... Коску ... ?”

Он был удивлен
ego небольшим размером
под всей этой одеждой,
такой грубый со шрамами:
шрамы затянувшиеся, шрамы
дышащие, призрачные,
вульгарные,

Счет к себе:
из трупа
уже шокирующе обезображенном
уже удивительно маленького
они вырезали сердце.

Гроб с этим бессердечным трупом
несли нищие
оплачиваемые по завещанию Костюшко
— из которого ничего не будет выплачено соответственно —
по тысяче франков каждому.

Одинокий человек среди кочанов капусты.
Единственный человек среди кочанов капусты.

Счет к себе:
Маленькое бессердечное тело Тадо
Горькое печальное сердце Тадо

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/157565/extraordinary-life-of-tadeusz-kosciuszko-in-several-invoices
alsit25: (Default)
Антигона, мертвые единоутробные

установлены. Что касается живых,
выбери меня сестрой.

Я тоже люблю правильные похороны.
Волочение, Копание и Всплывающее Захоронение Сестер.

Хозяйка,
Я обхожу могилы
поддерживая моей семьи
первоклассные владения.

На орудии пыток
называемом аккордеон
я растягиваю пальцы
до пальцев ведьм.

Мои кишки опустошались
как меха

Как только мы устроим твоего брата,
я покажу тебе леса
непогребенных мертвецов.
Мы расчистим путь только двум сестрам,
можем убрать дом:
кости не разбросаны, как грязные носки,
нет пепла на дне коленных чашечек.

Зачем ссориться с мужьями из-за посуды
когда у нас есть горы черепов, для сияния?

Труд и возмездие мы разделим, не девичьи секреты.

Воспитанная куклами и монументами,
У обладаю осанкой лошади и суки,
Я водонепроницаема,
Я цемент в слезах.

Ты можешь увидеть мои могилы издалека,
мрамор, как кожа новорожденного.

Здесь история подходит к концу
как фильм
с бегущими титрами надгробий,

как фильм
с безымянными титрами братских могил.

Выбери меня сестрой, Антигона.
В этой подозрительной стране
У меня сметливая лопата лица.

Оригинал:

https://www.newyorker.com/magazine/2020/08/31/to-antigone-a-dispatch
alsit25: (Default)
                            Здесь, где я умираю, в белом
                             доме у голубой гавани.
                                     Максим Богданович

Входи, Максим… это Минск
задушенный подушкой облаков.

Там ты: статуя в тяжелом пальто.
Здесь все монументы носят пальто

не из шерсти, но липовой коры пальто
с воротниками пчелиного меха.

В их карманах монументы хранят пояса.
Под воротниками у монументов шеи.

Зимой тени изолируют стены.
Окна и трещины выщипаны тенями.
В музеях выставлены пальто

и петли. И вода стала рассолом.

Входи, Максим, кирпичи квартиры
защищены амуницией лестниц,
и медали окон сверкают в ночи.

Каждый дом здесь вроде бюста,
и лифт поднимается как рвота.

От мебели остался только культя.
Входи, Максим,
Здесь ничего не похоже на смерть в гавани.

Садись, вот тебе культя.
Не отбрасывай тени.
Не снимай пальто.

Оригинал:

https://poets.org/poem/guest
alsit25: (Default)
Женская аллилуйя! омывает подножье Холма
Пересмешника, ее лицо затмилось ее черным ртом,
ее глаза закатаны словно рукава рабочего.
разбуженная муха говорит на языке дверного звонка
отеля, где на одолеваемой солнцем соломенной террасе
мое спасение значит меньше, чем восхваление,
обращенное к немому дитяти. Проклятая, ослепленная кубиками льда
муха кончает жизнь в чистых руках официанта.

За кухней отеля Пересмешник
петух повторяет аллилуйя! пока не теряет голову.
Человек срубает Фамильное Дерево, прежде чем у черт его
предков появляется шанс созреть на их лицах. Попугаи
наблюдают за ним с обнаженных веток сада. Он рубит дерево
перед тем, как черви, которые едят его отца, превращаются в демонов.

Не вкушайте плодов от вашего Фамильного Древа. Даны вам
глаза не видеть их, руки не срывать их, зубы
не кусать их, язык не пробовать их даже в речи.
Официант хлещет стол нашим счетом. Мы спускаемся
по Холму Пересмешника, не поднимая пыли, Псы,
их шерсть свисает, словно мокрые перья, с их спин,
мочатся желтым дымом, не поднимая ноги. Чайки
разбивают себе головы между крыльев.
Свет кладет яйца теней под кустами.
Лавки с продуктами стоят пустые, как футбольные ворота,
То, что кажется голубым издалека, становится зеленым.
         Я сдерживаю все это в себе, даже собственную мочу,
Но мать гласных выпадает из моего горла,
словно матка опустошенного улья.

Выше, чем аллилуйя! вставая, как дым над холмом,
я кричу с вершины этого зеленого легкого,
                             почему в Холме Пересмешника
Ад, неужели вам кровь ваша дороже пота вашего,
эта горечь выше соли, эта рана выше
кристалла? Но часто, чтобы пролить свет в темноту, света
не достаточно. Часто то, что мне нужно, еще темнее
темноты. Как в те часы, когда солнце обличает этот
отель, его две ноздри, что освещают наши застигнутые тьмой тела.

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/54821/mocking-bird-hotel
alsit25: (Default)
Ветер такой что заставляет волосы расти быстрее
открывает рот ребенка полный клубники и песка.
Медленно и наверняка
на чешуйках океана
голова ребенка перевешивает солнце.

Внутри ветра –
                          волдырь церкви,
ее стены толще расстояния от стены до стены,
где ветер передвигает тени и свет,
как две соперничающие шахматные фигурки
или распарованную мебель.
Внутри церкви такой покой
что когда перо падает в кулаке пыли
оно становится камнем до того, как упадет на пол.

Трубы органа блестят, как холодный радиатор,
спрятанный в ящике резного дерева, его ветки
связаны змеей.
Педали органа, золотые и пухлые, единственные плоды на дереве.
      
Все дело в потере веса:
органист давит на педали, словно они виноградины под ногами.
Мое тело, как нерадивый кассир, прибавляет твой вес к моему.
Имя твое, произнесённое на ветру
замедляет ветер.

Когда тело созревает, оно падает и гниет с места нежнейшего.

Только когда дитя срывается и умерщвляет дерево,
дерево понимает, что значит бесплодность.

*

Зильт (Зюльт, устар. Сильт; нем. Syltzʏlt], с.-фриз. Söl', дат. Sild) — крупный остров в Северном море.

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/54820/sylt-ii
alsit25: (Default)
Ярмо меда в стакане с молоком.
Упыри игривы как бабочки на проводах
Все твои россказни висят как косички

На сухом луке. Наше село так мало
Что там нет кладбища. Наши души
Высыхают в закваске трясин.

Мужи гибнут в войнах, их тела их могилы,
А девы сгорают в огне. Когда лето
Несет грозы, мы не можем спать,

Ибо дом наш деревянное решето,
И серп молнии срезал нам волосы.
Болота пылают. Сидим ночью в ужасе.

Я думала, что твой трофейный Певец
Унесет нас на согбенной спине.
Я думала удержимся на его гриве

Ниток, распущенных по арабскому хребту,
Тех, что были вшиты в мои юбки,
В мое белье, в первые лифчики. Запах

Шел от тех ниток, давно вшитых,
Выдернутых, и снова вшитых, чтоб
Держать людей, распадающихся

Без одежды. Те же нитки меж ног моих!
Я хлещу их, и Певец пускается в галоп!

И в небе висят только нити молний.
Как в этих стихах: а в Берлине
Арийские шлюхи носят блузки,
Содранные с наших девушек. Певец,

Почему все должно быть, как эти стихи?

Оригинал:

https://poets.org/poem/singer
alsit25: (Default)
женщина идет сквозь шуиповник и можжевельник

киска чиста и сложена между ее ног,
груди как носки праздничных туфель
сияют молча в тяжёлой амуниции.

один дрозд, одна телка, одна лошадь.
море бьётся о стену безводности,
она идет к телефонной будке ждущей
удобного расстояния от всех трех селений

это игра которую она могла слышать по радио:
вопрос, число, ответ, приз,
ее киска приподнимается и поворачивает на светофоре в ее
     чреве,

от дождя, говорит она в трубку,

мы составили столы и стулья под навесом

в кроссворд

а сами сели в сетку.

трубка молчит. птица дергается
словно вор пойманный за руку,
ее голос оступается на ее гландах.

тело будет записано в последнем ряду
я могу высосать его имя из любой буквы

все три селения закрывают лица ветром

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/53146/crossword
alsit25: (alsit)
Когда Бог появляется предо мной он горящая
женщина привязанная к купине.

Ее нагота, отсутствующее

пятно на заполненном холсте, где мужская рука
имитирует женские жесты. Например,

вешая себя как белье на свою руку.

Двоеточие сосков

представляет сцену из средневековой войны –

лошади увенчаны всадниками и скачут прочь
лошадиные хвосты, как стрелки часов, смахивают
мух времени с округлых ляжек.

Время суть насекомое оставляющее
свои личинки на открытых ранах млекопитающего.

На этих ляжках больше лиц, чем на всех женских телах.

Одно, со стрелой, направленной на нее, руки на ее
склонённых коленях, словно она бежит на лыжах в смерть

как святое дитя, передразнивает великолепные конские хвосты
столь красные, словно ее кровь вся ушла в них.

Так что это не огненная купина. Это рыжие волосы, которые
она использует как щит. Вдали горит город.

Нетерпеливо лошади смахивают жужжащий пепел. Конец.

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/144826/scene-from-medieval-war
alsit25: (alsit)
Не книги, а
улица открыла мне рот как ланцет врача.
одна за другой улицы представлялись
по именам национальных
убийц.
В Госархивах обложки
твердели словно струпья
на гроссбухах.

В моей квартирке
я соорудила себе
               отдельную комнату
населила ее
                         Калибанами
планов на будущее

Будущее прибывает по расписанию автобусов
        от зоопарка к цирку, и какое будущее!
какое у тебя алиби для этих гроссбухов, этих улиц
эти квартир, этого будущего?

В сумочке, содержащей –
         уже семь лет –   
                      свидетельство о рождении
мертвеца, моя бабушка
прячет – от меня –
шоколадки. Сумочка открыта как рот.
Ее замочек смотрит за мной
через дверь, через стены, через джаз.

Кто научил тебя пугать, сумочка?
Я целую твои замочек, я кляну твою суть.

Август. Яблоки. У меня никого нет.
Август. Спелое яблоко для меня – братец.

Для меня четырех-ногий стол –домашнее животное.

В храме Универсама
я стою
как свеча

в очереди к жрице кто блюдет
знание цен на сосиски, невинность
молочных упаковок. Мое будущее чуть меняется
после покупок необходимостей.

Будущее, пребывающее по расписанию городских автобусов,
улицы, представлявшиеся именами
национальных убийц.  Я соорудила себе
отдельную комнату, где память –
нелегал во времени – подчищает
после воображения.

В комнате где память расстилает постель –
белье затвердевающее как струпья
на матрасах – я целую

яблочки – моих братцев – я целую замки
наблюдающие за нами сквозь стены, сквозь годы, сквозь джаз.
шоколадки из сумочки в которой – сквозь семь войн –
свидетельство о рождении мертвого!

Обними меня, братец – яблоко.

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/poems/151145/ars-poetica-5d8d0d0245370
alsit25: (alsit)
Как же трудно выпрямится
из позы вопросительного знака
поменяв ее на восклицательную.
Левая губа Польши и правая губа России раздвигаются
и наши головы появляются из…
чего?
У нас уже есть шестнадцать имен для снега –
время найти шестнадцать имен для мрака

В позе вопросительного знака -
всеми своими телами мы ставим себя под вопрос.
утвержденный точкой мочи.
Это мы на самом деле находимся под вопросом?
или юность только что породила
скомканное пляжное полотенце.

Так тупы были
ножницы акушерки
со временном ставшие
гладко отполированными проспектами
увенчанные военным обелиском
тракторный завод начал производить бигуди
и каждое воскресенье слал матери
подарочную корзину.
Ее голову в бигудях -
идеальную реконструкцию солнечной системы -
фотографировали для альбомов и календарей.
Принципы охвата бигудями волос
легли в основу национального производства жаток.
Это и стало моей первой метафорой
которую я повторяла пока изо рта не шла пена
словно я проглотила все Лебединое Озеро.

Мое тело не принадлежало мне:
скрюченные от боли
оно делало карьеру вопросительного знака
в корпорации языка.
Бюрократия тела прижала меня к стене:
голова не хотела думать -
пусть глаза смотрят
глаза не хотели смотреть -
пусть уши слушают
уши не хотели слушать –
руки не хотели касаться -

пусть нос нюхает тело,
цветущее лимонными цветами боли

Где же мои пчелы?
Разве я не привлекаю их?

Оригинал:

https://www.poemhunter.com/poem/in-the-pose-of-a-question-mark/
alsit25: (alsit)
Четыре часа утра.
Мне десять лет,
Я избиваю мать между зеркалом и полкой для обуви.
Входная дверь открыта. Мост
Прижимает пальцы к мерзлой полоске воды.
Падает снег скрипя как песок по стеклу.
Мы обе в длинных ночнушках.

Я пялюсь в дырку для серьги и целю
В огромные груди, чтоб не поранить костяшки.
Я хлещу по ее лицу словно переключаю каналы.

Отец лежит у двери. На его рубашке
Помада улыбается мне теплом мочи.
Словно кто-то швырнул в него дольки
Очищенного грейпфрута.

Каждый раз, когда она бьет его - я бью ее.
Погляди на нее: Погляди кого ты породил.

Что он может увидеть из-под розовой блевотины?
Но тело его улыбается
И не может остановиться.

Оригинал:

https://poets.org/poem/my-fathers-breed
alsit25: (alsit)
даже наши мамы не понимали как мы рождались
как раздвигали их ноги и выползали в мир
точно так же как выползают из руин после бомбежки
мы не могли сказать кто из нас мальчик кто девочка
мы пожирали землю, думая что это хлеб
нашего будущего
гимнастка на проволоке горизонта
балансировала на
высоте звука
сука

мы ведь росли в стране где
сначала на двери мел оставлял знаки
и во мраке появлялась колесница
и никто больше вас не видел
но на облучке не было ни
воинов ни
странницы с косой
это любовь так любила нас посещать
и похищать скрыто

в абсолютной свободе только в публичных туалетах
для краткого разнообразия никому не было до нас дела
мы сражались с летней жарой и зимним снегом
мы открывали что мы всего лишь наша речь
и когда наши языки вырвали мы начали говорить взглядами
и когда нам выкалывали глаза мы говорили жестам
и когда нам отрубали руки мы общались посредством пальцев ног
когда нам стреляли в ноги мы кивали головами –да
и крутили головами – нет, когда они отгрызали нам головы
мы ползли обратно в чрева наших спящих матерей
как в бомбоубежище
родится снова.

и там на горизонте гимнастка грядущего
прыгала чрез огненный обруч
солнца

Оригинал:

https://poets.org/poem/belarusian-i
alsit25: (alsit)
 
                         (колыбельная)
Снег блестит и смягчает
забой кабанчика.
Мама отказывается от
рюмки, мама
не отказывается от рюмки.
На стене – коврик с пионами,
их багровые глотки
      всасывают меня в сон.
Малышку,
        меня укладывали спать.
                                 Тосты
у стены -
             мои колыбельные
Мама говорит нет-нет-нет
протянутым рюмкам.
Моя кровать пахнет валенками.
Молча, не отрывая от меня глаз,
кот
лижет свою серую лапку, словно точит нож.
Мама орет, прося еще рюмашку.
Мамины груди так велики, что не помещаются
в забитые автобусы.
Я не уверена
    что из меня получится настоящий человек.
Но уверена, что сегодня
в Вишневке
кабанчик забит, мама шепчет да
да да да
прося рюмашку,
я исчезаю в глотках пионов,
пионы пахнут валенками,
                           кровью кабанчика
на снегу.
*
Стрелки часов оставляют странные следы лыж.

Оригинал:

https://poets.org/poem/new-year-vishnyowka

Profile

alsit25: (Default)
alsit25

June 2025

S M T W T F S
1 2 3 4 5 6 7
8 9 10 11 12 13 14
15 16 17 18 19 20 21
22 23 24 25 26 27 28
2930     

Syndicate

RSS Atom

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 4th, 2025 04:55 pm
Powered by Dreamwidth Studios