Стэнли Куниц Вор

[alsit25]

В римском трамвае, где знаменитая римская толпа,
Выломалась из кишечника ипподрома,
Превратившись в образ их многолоктевого бога
Чтобы сражаться  за выход в гражданских войнах,
Какой-то римлянин обчистил мне карман.
Языческое и христианское проклятие на нем!
Кто-нибудь, римлянин может, найдут его вечером,
Или змеи или львиные пасти,
Разбросанные на пропитанном вином столе,
В большей степени, чем деньги, до которых он дотянется.
Зеленых трубачей, ради которых маршируют легионы
Через твердый камень. (Тем временем карфагеняне
Играют в краснокожих в засаде моря,
Кого должно как обычно уничтожить:
Что суть большая ответственность)
Пусть ворюга насмехается
Пока кожаный карманчик уступает ему мой приют лет,
Статьи жизни, которые я хотел потерять,
Записки, адреса, снимок ребенка,
Чтобы изводить его ночами в переулке, пока
Он не взмолится о пощаде за то что удачно украл.
Миры в моем кармане старше его собственного,
Пусть они извергаются на него, как шипящее золото,
Зуб пифии, чешуя химеры,
Камни храма и борода Исайи -
Сбросьте его, милые фурии, со Скалы Тарпеи!
Даже больше, чем мой кошелек,
И это не шутка, это моя гордость
Которую травмировала тонкая итальянская рука,
С чувствительностью мимозы, заставила почувствовать себя
Подслеповатым бестактным дураком американо,
Странствующего по культуре как по большому музею,
Люди и статуи взаимозаменяемые представления,
Восприятие притупляется из-за сбоя синтаксиса.
Зачем я здесь? Около тридцати лет тому
Набор светильников, которые я видел в школе,
Эти древности дали мне образ
Редкой безмятежности, переполнивший взгляд,
Ибо ничто не радовало меня тогда в моем наследии;
Но прошлое искушавшее меня, застывшее чистое,
Было педагогической ложью.
И движение как эмоция нечисто,
Цветок испорченный изменчивостью,
Религия своими руинами, и все же
Это возможно и потому красивее и изящнее
И вернее. Еще и еще колеса колесницы
Вращаетесь, ассасины-мотоциклисты атакуйте.
Волки бродят по улицам под аркадами колоколов,
Тибр пресмыкается по своим подземельям
Видя во сне рыб размером с мальчика в его ванне;
За балконом кардинальского дворца,
Чуя лавровую мамертинскую кровь,
Лысый ждет его риторической реплики,
И облака плывут
Чрез триумф сломанных колонн.
Карманник, льстивая музыка дергает струны
Для тряпичной мадонны с незыблемой красоткой
Наиболее печально освящающих площадь,
Где Цезарь делает три шага навстречу Бернини,
Чье роскошное искусство дико
От ворот до ворот, медля в радости на цыпочках
Прежде, чем зажечь факел фонтанов, поставить
Танцы их тритонам, или у благословенного фасада
Извергнуть из рукава стайку ангелов,
Завиток за завитком, крыло за взлетающим крылом.
В середине моей жизни я услышал, как вода играет.
Мать Клоака, пируй обильно, молю тебя,
Славь то, что вычитано из моей судьбы - Десять дней
лекций, тридцать дней за границей:
В этом изобилии Рима я больше не буду хандрить
С сердцем менее римским, чем барочным,
Хотя, к черту все, я хотел бы жить в стиле,
Я трясся в карроззе по городу,
Глотал шампанского ведрами,
Покупал вагоны нарциссов порадовать милую.
Теперь, когда я лицезрю момент и потерю,
Доведенный до речи о Мартовских Идах
Здесь, в моей ноздреватой комнате
Где ветер колышет потолком как парусом
(Чудо, без сомнения, и тому и быть!)
Я узнаю капризную руку богов
И пишу это стихотворение ради денег, гнева и любви.

Оригинал:

https://www.poetryfoundation.org/poetrymagazine/browse?contentId=26865 ;