Л. Глюк Парусия *

Любовь моей жизни, ты
Потерян, и я
Снова молода.
Прошло несколько лет.
Воздух наполняется
Девичьей музыкой;
В палисаднике
Яблоня
Усыпана цветами.
Я пытаюсь вернуть тебя
В этом смысл
Послания.
Но ты ушел навсегда,
Как в русских романах, говоря
Слова которых не помню -
Как пьянит мир,
Как он полон тем, что не принадлежит мне-
Я смотрю, как развеиваются лепестки,
Больше не розовые
Но старые, старые, желтовато-белые -
Лепестки, кажется,
Плывут над ясной травой,
Слегка трепеща.
Насколько же ты был ничем,
Чтобы превращаться так быстро
В образ, запах -
Ты везде, источник
Мудрости и печали.

* Парусия (греч. παρουσία) — понятие христианского богословия, изначально обозначавшее как незримое присутствие[1] Господа Иисуса Христа в мире с момента его явления, так и пришествие его в мир в конце света. Со временем термин парусия стал рассматриваться только в эсхатологическом плане как обещанное пришествие Христа по окончании судьбы мира, в то время как мистическая составляющая термина в большинстве течений христианства была утрачена, как менее важная для христианской эсхатологии. По мнению ряда богословов, именно как «пришествие» трактуется парусия в новозаветных текстах на греческом языке (начиная с Мф. 24:3).

Оригинал:

https://www.poemhunter.com/poem/parousia/

О. Уайльд Портрет Дориана Грэя

Художник – творец прекрасного.
Явить искусство и скрыть себя, суть цель искусства.
Критик, это тот, кто переводит в другой стиль или в новое содержание свое впечатление от прекрасного.
Высшая, как и низшая, форма критики, это вид автобиографии.
Те, кто находят уродливый смысл в прекрасном, порочны, не будучи очарованными.
Это их вина.
Те, кто находят прекрасный смысл в прекрасном суть окультурены.
Такие еще не безнадежны.
Избраны те, для кого прекрасное означает только Красоту.
Нет ни моральных, ни аморальных книг.
Книги или написаны хорошо, или написаны дурно.
Вот и всё.
Неприязнь девятнадцатого века к Реализму, это гнев Калибана, видящего себя в зеркале.
Неприязнь девятнадцатого века к Романтизму, это гнев Калибана, не видящего себя в зеркале.
Нравственная жизнь человека составляет часть предмета творчества художника, но нравственность искусства состоит в совершенном использовании несовершенной среды.
Ни один художник не испытывает желания, что-то доказать.
Даже то, что истинно можно доказать.
У художника нет этических предпочтений.
Этические предпочтения художника суть непростительный маньеризм.
Нет омерзительных художников. Художник может выражать что угодно.
Мысль и язык, это инструменты художника в искусстве.
Порок и добродетель – материал для искусства.
С точки зрения формы, образцом для всех искусств является искусство музыканта. С точки зрения чувства, ремесло актера может служить образцом.
Всё искусство одновременно поверхность и символ.
Те, кто пытаются проникнуть глубже поверхности, делают это на свой страх и риск.
Те, кто читают символ, делают это на свой страх и риск.
Это зрителя, а не жизнь, на самом деле отражает искусство.
Различие мнений о произведении искусства, показывает, что работа нова, сложна и насущна.
Пусть критики расходятся во взглядах, художник всегда в согласии с собой.
Мы можем простить человеку производство полезного, пока он не начинает восхищаться произведенным.
Единственное оправдание для производства бесполезного, это когда человек восхищается им без меры.
Всё искусство довольно бесполезно.__


Глава I.

           Студия была заполнена густым ароматом роз и когда легкий летний ветер шевелился средь деревьев сада, через открытую дверь входил тяжелый аромат сирени, или более нежное благоухание окрашенного розовым боярышника. С угла дивана, лежа на седельной сумке и  куря, что было его обычаем, Лорд Генри Уоттон мог видеть блеск медяницы и цветков ракитника, окрашенных цветом мёда, чьи трепетные ветки казались почти неспособными выдержать груз красоты, столь огнеподобной, как их собственная; и время от времени фантастические тени птиц в полете быстро проносились через длинные шторы индийского шелка, закрывавшие огромное окно, создавая эфемерный образ Японии и заставляя его думать о мертвенно-бледных, с лицами цвета нефрита Токийских художниках, которые посредством искусства, что по сути своей должно быть неподвижным, пытались передать чувство стремительности и движения вообще. Сердитое бормотание пчел, работающих плечами, чтобы пробиться через неподстриженную траву, или кружащих с монотонной последовательностью вокруг пыльных позолоченных рожек пробивающейся жимолости, казалось, делало неподвижность еще более угнетающей. Смутный рев Лондона был словно басовая нота далекого органа. В центре комнаты, закрепленный на мольберте, находился портрет юноши в полный рост, юноши, чья экстраординарная красота поражала, а перед ним, чуть поодаль, сидел и сам художник, Бэзил Холлуорд, чье неожиданное исчезновение несколько лет тому привело, в то время, к общественным волнениям и дало повод к появлению многих странных догадок. Когда художник смотрел на грациозный и привлекательный образ, который он так искусно отобразил, улыбка наслаждения мелькала на его лице, и, казалось, там она и задержится. Но неожиданно он вскочил и, закрыв глаза, положил пальцы на веки, словно хотел заключить в мыслях некий любопытный сон, от которого он боялся пробудиться.
— Это ваша лучшая работа, Бэзил, лучшее, что вы когда-либо делали, — сказал лорд Генри апатично. — Вам определенно следует послать его в следующим году в Гросвенор. Академия слишком велика и вульгарна. Когда бы я ни пошел туда, там или много людей, так что я не могу видеть картины, которые ужасны, или так много картин, что я не могу видеть людей, что еще хуже. Гросвенор, действительно, единственное место.
— Я не думаю, что я ее выставлю где-либо, — ответил художник, откинув голову странным образом, и что всегда смешило его друзей в Оксфорде. — Нет, нигде не выставлю.
Лорд Генри поднял брови, и посмотрел на него с изумлением сквозь тонкие кольца дыма, поднимавшиеся причудливыми завитками из сигареты с сильным налетом опиума.
—Не выставите нигде? Мой дорогой друг, почему? У вас есть какая-то причина? Что за странные парни вы, художники!  Вас совершенно не занимает репутация. Как только вы ею обзаводитесь, вы, вроде бы, тут же хотите от нее избавиться. Как это глупо, ибо есть только одно в мире, что хуже разговоров о вас, это когда о вас вообще не говорят.
Портрет, подобный этому, поставит вас выше всей молодежи в Англии, а старики начнут вам несколько завидовать, если старики вообще способны на эмоции.
—Я знаю, что вы будете смеяться надо мною, — отозвался художник, — но я действительно не могу ее выставить. Я слишком много себя вложил в нее.
Лорд Генри вытянулся на диване и засмеялся.
— Да, я знал, что вы будете смеяться, но это, правда, все равно.

Далее можно прочесть на шару  по этой ссылке:
https://www.academia.edu/95967394/%D0%9F%D0%BE%D1%80%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%82_%D0%94%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B0%D0%BD%D0%B0_%D0%93%D1%80%D1%8D%D1%8F