![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
7
Через занавеску проникало света чуть и тот из нашей комнаты, и я мог видеть его лежащим на кровати. Я знал, черт побери, что у него сна ни в одном глазу.
— Экли? – спросил я. – Дрыхнешь?
— Ага.
Было довольно темно, и я наступил на чей-то ботинок на полу и чуть не брякнулся. Экли вроде как сел на кровати, опершись на руку. На лице его было что-то белое, от прыщей, и походил он на привидение.
— Баклуши бьешь? – спросил я.
— Что значит бьешь баклуши? Я решил было поспать, но вы там подняли этот шум. Какого черта вы вообще там дрались?
— Где тут свет. Я не мог нащупать выключатель. Рука скользила по всей стене.
— На хрена тебе свет? Справа от твоей руки.
Я нащупал выключатель и зажег свет. Экли поднял руку к лицу, чтоб свет не резал ему глаза.
— Боже! — сказал он. – Черт тебя побери. Что случилось? — Он имел в виду кровь и всякое такое.
—Да небольшая размолвка со Стрэдлейтером, — сказал я. Потом сел на пол. Вечно у них в комнате не было стульев. Не знаю, что они с ними делали.
— Слушай, как насчет того чтобы сыграем разок в канасту? – сказал я. Его хлебом не корми, дай поиграть в канасту.
— У тебя еще кровь идет! Ты бы приложил чего-нибудь.
— Остановится. Ты хочешь играть в канасту или на хрен?
— Боже, канаста! Ты случайно не знаешь, который час?
— Еще не поздно. Около одиннадцати, пол двенадцатого.
— Это, по-твоему около? — сказал Экли. — Слушай. Мне завтра утром вставать и идти на мессу, бога ради. А вы, ребята, орали и дрались среди чертовой… И какого хрена вы вообще завелись?
— Долгая история. Не хочу тебе наскучить, Экли. Видишь, как я о тебе забочусь! – сказал я ему.
Я никогда не обсуждал с ним свою личную жизнь. Во-первых, он еще глупее Стрэдлейтера. По сравнению с ним Стредлейтер прям гений.
— Эй, — сказал я, ты не возражаешь ели посплю на кровати Эли сегодня? Он же не вернется до завтра, не права ли?
Я знал реально, что он не вернется, Эли уезжал реально домой на выходные.
— Да ни хрена я не знаю, когда он вернется, — сказал Экли.
Блин, как же он меня раздражает.
— Что значит, ты ни хрена не знаешь, когда он вернется. Разве он не возвращается каждое воскресенье вечером?
— Нет, но бога ради. Не могу же я разрешить спать на его чертовой постели всякому, кому в голову взбредет?
Это меня убило. Я привстал с пола и погладил его по его чертову плечу.
Ты принц, — сказал я, — Экли, детка — Ты это знаешь?
— Нет, я хочу сказать, что не могу же я просто сказать кому-то, что он может спать на ней.
— Ты реальный принц. Ты джентльмен и ученый, дитя! — сказал я. А он и был реально. — У тебя случайно нет сигарет? Скажи «нет» — и мне кранты.
— Нет, у меня нет, кстати говоря. Слушай, какого хрена вы дрались?
Я ему не ответил. Я только встал и выглянул в окно. Я вдруг почувствовал себя одиноким. Почти захотелось умереть.
—Так какого хрена вы дрались? —в пятнадцатый раз спросил Экли. Ему явно наскучил этот вопрос
— Из-за тебя, — сказал я.
— Ради бога, из-за меня? Как это из-за меня?
— Ага. Я защищал твою чертову честь. Стрэдлейтер сказал, что ты ничтожная личность. Не мог же я ему спустить такое.
Это его сильно завело.
— Так и сказал? Без шуток? Так и сказал?
Но тут я ему объяснил, что шучу, а потом пошел и лег на кровать Эли. Блин, каким же слабаком я чувствовал себя! Я чувствовал себя одиноким.
— Эта комната смердит, — сказал я. – Я могу унюхать твои носки прям отсюда. Ты их когда-нибудь отдаешь в стирку?
— Если не нравится, ты знаешь куда идти, —сказал Экли. Что за умник, этот парень. — Как насчет того, чтобы выключить этот чертов свет?
Свет я выключил не сразу, тем не менее. Я лежал там на кровати Эли, думая о Джейн и всяком таком. Просто умом трогался до хрена, когда думал, как она и Стрэдлейтер запарковались где-то в машине этого толстозадого Эда Банки, Каждый раз, когда я думал об этом, мне хотелось выпрыгнуть из окна. Дело в том, что вы не знаете Стрэдлейтера. Я знаю его. Большинство парней здесь просто говорят все время о том, как они трахали девчонок — как Экли к примеру — но старина Стрэдлейтер и вправду трахает их. Я лично дружил с двумя девчонками, которых он трахнул. И это правда.
— Расскажи мне историю свой удивительной жизни, Экли, детка, — сказал я.
— Как насчет того, чтобы потушить этот чертов свет? Мне утром вставать на мессу.
Я встал, и выключил свет – раз это могло сделать его счастливым. Потом снова лег на кровать Эли.
— Ты что — собираешься спать на кровати Эли? — спросил Экли. Прекрасный хозяин, блин.
— Может да. Может нет. Не бери в голову.
— Да я не беру. Но мне будет чертовски неприятно, если Эли вдруг вернется, и найдет у себя в кровати какого-то...
— Расслабься. Не собираюсь я тут спать. Не злоупотреблю твоим чертовым гостеприимством.
Минуты через две он уже храпел как безумный. А я лежал в темноте и старался не думать про Джейн и Стрэдлейтера в машине этого проклятого Эда Бэнки. Но это было почти невозможно. Дело было в том, что я знал, какой технические приемчики этого парня, Стрэдлейтера. Что делало ситуацию еще хуже. Один раз мы с ним оба сидели с девушками в машине Эда Бэнки и Стрэдлейтер со своей девушкой сидел сзади, а я впереди со своей. Ох, и техника у него была, у этого парня. И вот с чего он начинал, он начинал с того, что начинал выпендриваться самым тихим, искренним голосом, намекая на то, что он не только крайне красивый парень, но и добрый искренний парень тоже. Я чуть не вырывал, слушая его. Девушка же все повторяла, — Нет – пожалуйста, Пожалуйста – не надо. Пожалуйста.
Но Стрэдлейтер продолжал заливать ей, голосом искренним, как у президента Линкольна, и вдруг наступила ужасная тишина. Даже стало неловко. Не думаю, что он ее тогда трахнул, в этот вечер. Но дело к тому шло. Охренительно шло.
Когда я лежал и старался не думать, я услышал, как старина Стрэдлейтер вернулся из нужника в нашу комнату. Слышно было, как он убирает свои гадкие туалетные принадлежности и все такое и открывает окно. Он был любитель свежего воздуха. Потом, чуть погодя, он потушил свет. Он и не взглянул, тут я или нет.
На улице было еще депрессивной. Даже машин не было слышно
Я почувствовал себя одиноким и разбитым. что я решил разбудить Экли.
— Эй, Экли, — сказал я вроде как шепотом, чтобы Стрэдлейтер не услыхал.
Но Экли ничего не слышал.
— Эй, Экли!
Он все еще не слышал. Спал как убитый.
— Эй, Экли!
Он наконец услышал, зуб даю.
— Какого черта, какая муха тебя укусила? – сказал он. – Бога ради, я спал.
— Слушай. Ты знаешь правила поступления, в монастырь? – спросил его я. Вроде как игрался с идеей пострига. – Необходимо быть католиком и всякое такое?
— Определенно ты должен быть католиком. Выродок, ты меня разбудил чтобы задать это дурацкий воп…
— О, спи. Да не пойду я в монастырь. При моем везении обязательно попаду в такой, где все монахи придурки. Тупые выродки. Или просто выродки.
Когда я сказал это, Экли аж подпрыгнул на постели.
— Слушай, — сказал он. — Мне без разницы то, что ты несешь про меня и все остальное, но если ты начинаешь остроумничать по поводу моей чертовой религии, бога ради…
— Расслабься, —сказал я, — Никто не несет ничего про твою чертову религию.
Я встал с кровати Эли и направился к двери, Я не хотел больше ошиваться в этой идиотское атмосфере. На пути я остановился, тем не менее, и, схватив руку Экли, крепко и неискренне пожал ее. Он отдернул руку. – А это на хрена? — спросил он.
— А хрен его знает. Просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты оказался чертовым принцем, и все тут, — сказал я. Я сказал это самым неискренним голосом.
— Ты прямо в лунку целишь, Экли, детка. — сказал я. Ты в курсе?
— Умник. Когда-нибудь, кто-нибудь, отдубасит тебя.
Я даже не озаботился ответом ему. Я захлопнул чертову дверь и вышел в коридор,
Все спали, те кто не уехал домой на выходные, и было очень, очень тихо в коридоре, наводя тоску. У двери Лея и Гофмана валялся тюбик от зубной пасты "Колинос”, и я его пофутболил шлёпанцем, обитым мехом, идя к лестнице. Я подумал, что мне стоит пойти повидать старину Мэла Броссарда, что он там делает. Но вдруг я прияла другое решение, вдруг я подумал, что надо линять из Пенси немедленно, вот прямо этим вечером, и все тут. Я хочу сказать, что решил не ждать до среды или что-то в этом роде. Я просто не хотел ошиваться там ни минутой больше. И это опечалило меня и обострило чувство одиночества.
Так что вот, что я решил, я решил снять комнату в гостинице в Нью-Йорке, в самой дешевой гостинице или что-то в этом роде, и расслабиться до среды. Потом в среду я вернусь домой, отдохну и почувствую себя классно. Я сообразил, что родители получат, вероятно, письмо от старины Турмера с сообщением, что меня выперли, может во вторник или в среду. Я не хотел возвращаться домой или вообще возвращаться, пока они его не получат и тщательно переварят и всякое такое. И мне не хотелось бы быть рядом, когда они его получат. Мама моя легко впадает в истерику. Хотя это уже не так страшно, когда она переваривает новости. Кроме того, я заслужил что-то вроде каникул. Нервы совсем поизносились. Ну, чисто конкретно.
Короче, именно это я решил сделать. Тогда я вернулся в свою комнату и начал паковаться и всякое такое. Кое-что я уже запаковал. Старина Стрэдлейтер и ухом не повел. Я закурил, оделся, потом запаковал два своих «Глэдстона», находившихся в моем владении. Заняло это минуты две. Я очень быстро укладываюсь.
Но вот кое-что в процессе упаковки немного ввергло меня в депрессию. Пришлось упаковать эти совершенно новые коньки, которые мама практически только два дня назад, прислала мне. Это и ввергло меня в депрессию. Так и видел, как она пошла в Соплдинг и начала, как чокнутая, задавать продавцу тысячу вопросов – и вот тут меня опять выпирают из школы.
Все это меня опечалило. Да и купила она мне не те коньки – я хотел беговые, а она купила хоккейные – но это опечалило меня все равно. Каждый раз, когда она мне что-то дарит, все кончается тем, что меня охватывает печаль
Когда все было уложено, я пересчитал бабки. Не помню уже точно сколько их было, но вроде я был заряжен прилично. Бабушка как раз прислала мне пачку за неделю до того
Моя бабушка излишне щедра на бабки. У нее шарики за ролики давно зашли – стара ведь как мир – посылает мне бабки ко дню рождения раза четыре в год, Короче, даже если учесть, что я зарядился вполне прилично, я подумал, что лишнее не помешает. Никогда ведь не знаешь. Так что я вот что сделал. Я пошел недалеко, и разбудил Фредерика Удрофа, того самого, которому я одолжил свою пишущую машинку. Я его спросил, сколько он мне даст за нее. Он был богатенький пацан. Он сказал, что понятия не имеет. Он сказал, что не сильно хочет ее покупать. Но под конец все-таки купил. Цена ей была около девяноста зеленых, а он ее купил за двадцать. Он злился, потому что я его разбудил.
Когда я уже готов был уйти, когда собрал все бебехи и всякое такие, я задержался у лестницы последний раз взглянуть на проклятый коридор. Вроде как заплакал. Даже не знал почему. Я надвинул красную охотничью шапку, козырьком назад, как мне нравилось и потом заорал во всю мою чертову глотку:
— Спокойной ночи, дебилы!
Спорю, что я разбудил всех этих выродков на этаже. Потом убрался к чертовой матери. Какой-то дурак набросал ореховой скорлупы по всей лестнице, и я чуть не свернул себе шею ко всем чертям.
Через занавеску проникало света чуть и тот из нашей комнаты, и я мог видеть его лежащим на кровати. Я знал, черт побери, что у него сна ни в одном глазу.
— Экли? – спросил я. – Дрыхнешь?
— Ага.
Было довольно темно, и я наступил на чей-то ботинок на полу и чуть не брякнулся. Экли вроде как сел на кровати, опершись на руку. На лице его было что-то белое, от прыщей, и походил он на привидение.
— Баклуши бьешь? – спросил я.
— Что значит бьешь баклуши? Я решил было поспать, но вы там подняли этот шум. Какого черта вы вообще там дрались?
— Где тут свет. Я не мог нащупать выключатель. Рука скользила по всей стене.
— На хрена тебе свет? Справа от твоей руки.
Я нащупал выключатель и зажег свет. Экли поднял руку к лицу, чтоб свет не резал ему глаза.
— Боже! — сказал он. – Черт тебя побери. Что случилось? — Он имел в виду кровь и всякое такое.
—Да небольшая размолвка со Стрэдлейтером, — сказал я. Потом сел на пол. Вечно у них в комнате не было стульев. Не знаю, что они с ними делали.
— Слушай, как насчет того чтобы сыграем разок в канасту? – сказал я. Его хлебом не корми, дай поиграть в канасту.
— У тебя еще кровь идет! Ты бы приложил чего-нибудь.
— Остановится. Ты хочешь играть в канасту или на хрен?
— Боже, канаста! Ты случайно не знаешь, который час?
— Еще не поздно. Около одиннадцати, пол двенадцатого.
— Это, по-твоему около? — сказал Экли. — Слушай. Мне завтра утром вставать и идти на мессу, бога ради. А вы, ребята, орали и дрались среди чертовой… И какого хрена вы вообще завелись?
— Долгая история. Не хочу тебе наскучить, Экли. Видишь, как я о тебе забочусь! – сказал я ему.
Я никогда не обсуждал с ним свою личную жизнь. Во-первых, он еще глупее Стрэдлейтера. По сравнению с ним Стредлейтер прям гений.
— Эй, — сказал я, ты не возражаешь ели посплю на кровати Эли сегодня? Он же не вернется до завтра, не права ли?
Я знал реально, что он не вернется, Эли уезжал реально домой на выходные.
— Да ни хрена я не знаю, когда он вернется, — сказал Экли.
Блин, как же он меня раздражает.
— Что значит, ты ни хрена не знаешь, когда он вернется. Разве он не возвращается каждое воскресенье вечером?
— Нет, но бога ради. Не могу же я разрешить спать на его чертовой постели всякому, кому в голову взбредет?
Это меня убило. Я привстал с пола и погладил его по его чертову плечу.
Ты принц, — сказал я, — Экли, детка — Ты это знаешь?
— Нет, я хочу сказать, что не могу же я просто сказать кому-то, что он может спать на ней.
— Ты реальный принц. Ты джентльмен и ученый, дитя! — сказал я. А он и был реально. — У тебя случайно нет сигарет? Скажи «нет» — и мне кранты.
— Нет, у меня нет, кстати говоря. Слушай, какого хрена вы дрались?
Я ему не ответил. Я только встал и выглянул в окно. Я вдруг почувствовал себя одиноким. Почти захотелось умереть.
—Так какого хрена вы дрались? —в пятнадцатый раз спросил Экли. Ему явно наскучил этот вопрос
— Из-за тебя, — сказал я.
— Ради бога, из-за меня? Как это из-за меня?
— Ага. Я защищал твою чертову честь. Стрэдлейтер сказал, что ты ничтожная личность. Не мог же я ему спустить такое.
Это его сильно завело.
— Так и сказал? Без шуток? Так и сказал?
Но тут я ему объяснил, что шучу, а потом пошел и лег на кровать Эли. Блин, каким же слабаком я чувствовал себя! Я чувствовал себя одиноким.
— Эта комната смердит, — сказал я. – Я могу унюхать твои носки прям отсюда. Ты их когда-нибудь отдаешь в стирку?
— Если не нравится, ты знаешь куда идти, —сказал Экли. Что за умник, этот парень. — Как насчет того, чтобы выключить этот чертов свет?
Свет я выключил не сразу, тем не менее. Я лежал там на кровати Эли, думая о Джейн и всяком таком. Просто умом трогался до хрена, когда думал, как она и Стрэдлейтер запарковались где-то в машине этого толстозадого Эда Банки, Каждый раз, когда я думал об этом, мне хотелось выпрыгнуть из окна. Дело в том, что вы не знаете Стрэдлейтера. Я знаю его. Большинство парней здесь просто говорят все время о том, как они трахали девчонок — как Экли к примеру — но старина Стрэдлейтер и вправду трахает их. Я лично дружил с двумя девчонками, которых он трахнул. И это правда.
— Расскажи мне историю свой удивительной жизни, Экли, детка, — сказал я.
— Как насчет того, чтобы потушить этот чертов свет? Мне утром вставать на мессу.
Я встал, и выключил свет – раз это могло сделать его счастливым. Потом снова лег на кровать Эли.
— Ты что — собираешься спать на кровати Эли? — спросил Экли. Прекрасный хозяин, блин.
— Может да. Может нет. Не бери в голову.
— Да я не беру. Но мне будет чертовски неприятно, если Эли вдруг вернется, и найдет у себя в кровати какого-то...
— Расслабься. Не собираюсь я тут спать. Не злоупотреблю твоим чертовым гостеприимством.
Минуты через две он уже храпел как безумный. А я лежал в темноте и старался не думать про Джейн и Стрэдлейтера в машине этого проклятого Эда Бэнки. Но это было почти невозможно. Дело было в том, что я знал, какой технические приемчики этого парня, Стрэдлейтера. Что делало ситуацию еще хуже. Один раз мы с ним оба сидели с девушками в машине Эда Бэнки и Стрэдлейтер со своей девушкой сидел сзади, а я впереди со своей. Ох, и техника у него была, у этого парня. И вот с чего он начинал, он начинал с того, что начинал выпендриваться самым тихим, искренним голосом, намекая на то, что он не только крайне красивый парень, но и добрый искренний парень тоже. Я чуть не вырывал, слушая его. Девушка же все повторяла, — Нет – пожалуйста, Пожалуйста – не надо. Пожалуйста.
Но Стрэдлейтер продолжал заливать ей, голосом искренним, как у президента Линкольна, и вдруг наступила ужасная тишина. Даже стало неловко. Не думаю, что он ее тогда трахнул, в этот вечер. Но дело к тому шло. Охренительно шло.
Когда я лежал и старался не думать, я услышал, как старина Стрэдлейтер вернулся из нужника в нашу комнату. Слышно было, как он убирает свои гадкие туалетные принадлежности и все такое и открывает окно. Он был любитель свежего воздуха. Потом, чуть погодя, он потушил свет. Он и не взглянул, тут я или нет.
На улице было еще депрессивной. Даже машин не было слышно
Я почувствовал себя одиноким и разбитым. что я решил разбудить Экли.
— Эй, Экли, — сказал я вроде как шепотом, чтобы Стрэдлейтер не услыхал.
Но Экли ничего не слышал.
— Эй, Экли!
Он все еще не слышал. Спал как убитый.
— Эй, Экли!
Он наконец услышал, зуб даю.
— Какого черта, какая муха тебя укусила? – сказал он. – Бога ради, я спал.
— Слушай. Ты знаешь правила поступления, в монастырь? – спросил его я. Вроде как игрался с идеей пострига. – Необходимо быть католиком и всякое такое?
— Определенно ты должен быть католиком. Выродок, ты меня разбудил чтобы задать это дурацкий воп…
— О, спи. Да не пойду я в монастырь. При моем везении обязательно попаду в такой, где все монахи придурки. Тупые выродки. Или просто выродки.
Когда я сказал это, Экли аж подпрыгнул на постели.
— Слушай, — сказал он. — Мне без разницы то, что ты несешь про меня и все остальное, но если ты начинаешь остроумничать по поводу моей чертовой религии, бога ради…
— Расслабься, —сказал я, — Никто не несет ничего про твою чертову религию.
Я встал с кровати Эли и направился к двери, Я не хотел больше ошиваться в этой идиотское атмосфере. На пути я остановился, тем не менее, и, схватив руку Экли, крепко и неискренне пожал ее. Он отдернул руку. – А это на хрена? — спросил он.
— А хрен его знает. Просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты оказался чертовым принцем, и все тут, — сказал я. Я сказал это самым неискренним голосом.
— Ты прямо в лунку целишь, Экли, детка. — сказал я. Ты в курсе?
— Умник. Когда-нибудь, кто-нибудь, отдубасит тебя.
Я даже не озаботился ответом ему. Я захлопнул чертову дверь и вышел в коридор,
Все спали, те кто не уехал домой на выходные, и было очень, очень тихо в коридоре, наводя тоску. У двери Лея и Гофмана валялся тюбик от зубной пасты "Колинос”, и я его пофутболил шлёпанцем, обитым мехом, идя к лестнице. Я подумал, что мне стоит пойти повидать старину Мэла Броссарда, что он там делает. Но вдруг я прияла другое решение, вдруг я подумал, что надо линять из Пенси немедленно, вот прямо этим вечером, и все тут. Я хочу сказать, что решил не ждать до среды или что-то в этом роде. Я просто не хотел ошиваться там ни минутой больше. И это опечалило меня и обострило чувство одиночества.
Так что вот, что я решил, я решил снять комнату в гостинице в Нью-Йорке, в самой дешевой гостинице или что-то в этом роде, и расслабиться до среды. Потом в среду я вернусь домой, отдохну и почувствую себя классно. Я сообразил, что родители получат, вероятно, письмо от старины Турмера с сообщением, что меня выперли, может во вторник или в среду. Я не хотел возвращаться домой или вообще возвращаться, пока они его не получат и тщательно переварят и всякое такое. И мне не хотелось бы быть рядом, когда они его получат. Мама моя легко впадает в истерику. Хотя это уже не так страшно, когда она переваривает новости. Кроме того, я заслужил что-то вроде каникул. Нервы совсем поизносились. Ну, чисто конкретно.
Короче, именно это я решил сделать. Тогда я вернулся в свою комнату и начал паковаться и всякое такое. Кое-что я уже запаковал. Старина Стрэдлейтер и ухом не повел. Я закурил, оделся, потом запаковал два своих «Глэдстона», находившихся в моем владении. Заняло это минуты две. Я очень быстро укладываюсь.
Но вот кое-что в процессе упаковки немного ввергло меня в депрессию. Пришлось упаковать эти совершенно новые коньки, которые мама практически только два дня назад, прислала мне. Это и ввергло меня в депрессию. Так и видел, как она пошла в Соплдинг и начала, как чокнутая, задавать продавцу тысячу вопросов – и вот тут меня опять выпирают из школы.
Все это меня опечалило. Да и купила она мне не те коньки – я хотел беговые, а она купила хоккейные – но это опечалило меня все равно. Каждый раз, когда она мне что-то дарит, все кончается тем, что меня охватывает печаль
Когда все было уложено, я пересчитал бабки. Не помню уже точно сколько их было, но вроде я был заряжен прилично. Бабушка как раз прислала мне пачку за неделю до того
Моя бабушка излишне щедра на бабки. У нее шарики за ролики давно зашли – стара ведь как мир – посылает мне бабки ко дню рождения раза четыре в год, Короче, даже если учесть, что я зарядился вполне прилично, я подумал, что лишнее не помешает. Никогда ведь не знаешь. Так что я вот что сделал. Я пошел недалеко, и разбудил Фредерика Удрофа, того самого, которому я одолжил свою пишущую машинку. Я его спросил, сколько он мне даст за нее. Он был богатенький пацан. Он сказал, что понятия не имеет. Он сказал, что не сильно хочет ее покупать. Но под конец все-таки купил. Цена ей была около девяноста зеленых, а он ее купил за двадцать. Он злился, потому что я его разбудил.
Когда я уже готов был уйти, когда собрал все бебехи и всякое такие, я задержался у лестницы последний раз взглянуть на проклятый коридор. Вроде как заплакал. Даже не знал почему. Я надвинул красную охотничью шапку, козырьком назад, как мне нравилось и потом заорал во всю мою чертову глотку:
— Спокойной ночи, дебилы!
Спорю, что я разбудил всех этих выродков на этаже. Потом убрался к чертовой матери. Какой-то дурак набросал ореховой скорлупы по всей лестнице, и я чуть не свернул себе шею ко всем чертям.
