У. Йейтс Индус о Боге

Я, у вод ходя под сенью влажных дерев, изнемог,
Мой дух колебался в сумерках, и тростник вкруг ног,
Мой дух колебался, вздыхая во сне, видел, как дичь
Стекала по склону, пытаясь друг друга настичь.
Там я услышал, как старейший из них говорил,-
Кто держит мир в клюве, крепя или лишая сил,
Извечная дичь, Он выше небес скрылся от нас,
Дождь течет с его мокрых крыл, лунный свет из глаз.
Я дальше прошел, слыша лотосов разговор, -
Кто мир сотворил и на стебле висит до сих пор,
Ибо я по образу его сотворен, прибой
Это капля дождя в Его лепестках надо мной.
Когда я шел в темноте, олень говорил так,
Подняв полные звёзд глаза, - Он Небес Вожак,
Нежный олень, иначе как мог Он, скажи, вполне
Постичь это печальное, нежное подобное мне?
Пройдя дальше чуть, услыхал как говорил павлин, -
Кто творил траву, червей и перья мои, Он один
Исполинский павлин, и в ночи распускает хвост,
Побледневший над нами, но в мириадах звезд.

Оригинал:

https://owlcation.com/humanities/William-Butler-Yeats-The-Indian-Upon-God

ОЧЕРКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ ТОМ 2. 4. Буддистское стихотворение Рильке

или еще один опыт сравнительного переводо-ведения.


BUDDHA

Als ob er horchte. Stille: eine Ferne...
Wir Halten ein und hoeren sie nicht mehr.
Und er ist Stern. Und andre große Sterne,
die wir nicht sehen, stehen um ihn her.

O er ist Alles. Wirklich, warten wir,
daß er uns sähe? Sollte er bedürfen?
Und wenn wir hier uns vor ihm niederwürfen,
er bliebe tief und träge wie ein Tier.

Denn das, was uns zu seinen Füßen reißt,
das kreist ihm seit Millionen Jahren.
Er, der vergißt was wir erfahren
und der erfährt was uns verweist.

Ели это изложить прозой то получается такое:

И словно он слушает. Молчание: расстояние…
Мы останавливаемся и не слышим больше
И он звезда. И другие огромные звезды,
Которые мы не видим вкруг него.

О, он суть - все. Неужели мы ждем
Что он заметит нас? И нужно ли то ему?
И если мы упадем ниц пред ним, он останется
Самопогружен и ленив, как животное.

Ибо то что повергает нас к его ногам,
То вращалось вкруг него миллионы лет,
Он забыл, что мы испытываем, 
И изучает то, что ведет нас (или то, что имеет к нам отношение),

Что можно сказать по этому поводу? Если поэт рассуждает о буддизме, то, скорее всего, приступая к написанию стихотворения в результате медитаций, он решит стилизовать его в технике буддийских же текстов, введя парадоксы, коаны, чтобы не писать банальностей привычных европейскому мышлению, Итак, европейский человек перед Буддой.

И словно он слушает. Молчание: расстояние…
Мы останавливаемся и не слышим больше

Здесь в образ вовлечены - слух (причем предположительный –«словно), речь (ее отсутствие «молчание») пространственная координата - движение, немыслимое без расстояния.
Если перестать двигаться, то можно вычесть слух, и тогда обессмысливается речь и ее звучание, которое, естественно, в медитации стихотворения отсутствует, что и является целью медитации, полное отключение всяких звуков. Рильке по сути пользуется известным методом при определении Бога - надо убрать постепенно все лишнее – предметы, чувства, определения, звезды, галактики, время и пространство и т. д. и то что останется в итоге, исключая и эти слова – то и будет Бог.

И он звезда. И другие огромные звезды,
Которые мы не видим вкруг него.

Ах, как тут по нашей рациональной логике просится – видим вкруг него, ведь даже измерил величину звезд.  Но Рильке намекает на отсутствие зрения у наблюдателей , бессмысленность измерений  ( трех или более) и ищет названия для божества буддизма.  И ничего лучше и беспомощней не придумывает, как звезда, ибо в нашей мифологии это нечто великое и сам понимает это, переходя к общему месту

О, он суть - все.

А далее начинается самое интересное, чувствуя, что Будда ему не по зубам, поэт раздражается своей «буддоставленостью», но вдруг находит точное описание Будды, полностью попав в мироощущение буддиста – ленив, как животное!

                              Неужели мы ждем
Что он заметит нас? И нужно ли то ему?
И если мы упадем ниц пред ним, он останется
Самопогружен и ленив, как животное.

Ибо такое может оскорбить европейские божество, но для буддийца, что животное, что лепесток лотоса, все одно… Как у Мандельштама:

« Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...»

Буддийское лето все вместит.

Ибо то что повергает нас к его ногам,
То вращалось вкруг него миллионы лет,
Он забыл, что мы испытываем, 
И изучает то, что ведет нас (или то, что имеет к нам отношение)

И тут мы снова возвращаемся в европейскую культуру, заинтересовав этого Будду, если сообразить, что же вращалось вкруг нас миллионы лет, пока не поменялась геоцентрическая картина мира. Какая именно звезда.  Будда слушает Рильке!

А переводчики этого стишка? Что слышали они?

Нам известны четыре перевода этого стишка, трех профессионалов В. Куприянова, В. Летучего и К. Богатырева, они много занимались Рильке. И четвертый -  Е .Зейферт, но совершенно беспомощный и потому о нем речи нет, хотя репутация у нее солидная ( https://wolgadeutsche.net/rd/seifert.htm)

Самая безобразная «интерпретация» у Куприянова, пожалуй.

Он словно внемлет гулу дальней дали.
Мы замерли, но нам невнятен звук.
А он — звезда, другие звезды встали
в ему лишь зримый лучезарный круг.

Здесь все с ног на голову, и звук появился в полном молчании, и мизансцена изменилась.

Теперь он — все. Заполнен окоем,
и нам нет места среди сна и света.
Уйдя в свой мир, он нам не даст ответа,
когда мы здесь к ногам его падем.

Если он все, то откуда берется окоем всего, уже «все» ограничивая? Среди сна разума и света животному места, естественно, не нашлось. Выброшен самый «вкусный» образ.

Ведь все, что повергает нас сейчас,
века веков в его сознанье скрыто.
Что мы познаем, будет им забыто.
Он познает минующее нас.

Но что именно нас повергает века веков? И почему Будда такой неуч? Да и «мы», выходит, зря в сей мир пришли и на Будду зря пялимся.

Пустой набор слов.

Ничуть не хуже «исполнение» Богатырева, глядящего в «ноты» Рильке.

Он слушает как будто. Тишь простора...
А мы не слышим этой тишины.
И он — звезда. Он в самой гуще хора
тех звезд, которые нам не видны.

Хор поющих звезд умилителен, и это-то в той нирване, в которой пребывает Будда…
Дальше идет дайджест или краткий пересказ содержания, хотя автору следовал бы знать что все псы животные ,  но не все животные – псы,  иногда пес и ругательство, собака такая, сучка, кобель.

Он — это все. Но ждем ли мы всерьез,
что он увидит нас? О самомненье!
Да пусть пред ним мы рухнем на колени,
а что ему? Он — как ленивый пес.

Ведь все, что тянет нас к его ногам,
крушится в нем самом милльонолетья.
За наши знанья не в ответе,
он вечно недоступен нам.

Что сказано в последней строфе этим ленивым псом перевода загадочностью сходной с Сфинксом, не понял бы и сам Будда, получив Просветление в этом уродливом лихолетье «миллионолетья» . Почему бы просто не сказать – столетья?
Так что остается последняя надежда, на Летучего.

Он в слух ушел. И тишина, как дали...
Мы замерли, не слыша ничего.
А он - звезда. Другие звезды встали
невидимо для нас вокруг него.

И действительно, здесь все правильно, есть парадокс, сравнено несравнимое – тишина и дали. И мизансцена верно выстроена,

О да, он - все. Но ждет ли кто теперь,
что он заметит нас и нас рассудит?
Пади мы даже ниц пред ним - пребудет
глубоким и бесстрастным он, как зверь.

А здесь уже стишок начинает расползаться -  и ожидание суда,  и неверное слово «глубоким » и уж, конечно, не «зверь».

И весьма слабая строфа, ибо мольба, это не моление бескорыстное (но переводчик так поддерживает неуместный суд выше, подменяя «дух» и Рильке, и Будды), бессмысленный финал, если не общее место.

То, что влечет с мольбой к его стопам,
в нем миллионолетья прозябает.
Забыл он то, что знаем мы, но знает
он то, о чем заказано знать нам.

Видимо, великая русская переводческая школа еще не готова прочесть Рильке.