alsit25

( версия на адаптированная, без купюр)

Предисловие

Выражение «Завтрак чемпионов» является зарегистрированной торговой маркой «Дженерал Миллс. Инк» и используется на пакетах полуфабрикатов завтраков.  Использование этого выражения, как и названия этой книги, не имеет намерения указать связь с «Дженерал Миллс» или на ее спонсорство, а также не предназначено для умаления их прекрасных продуктов.

Человека, которому посвящена эта книга, Фиби Херти, уже не с нами, как говорится. Это была вдова из Индианаполиса, когда я встретил ее в конце Великой депрессии. Мне было шестнадцать или около того. Ей было около сорока. Она была богата, но ходила на работу каждый будний день всей своей взрослой жизни и продолжала делать это. Она вела колонку вполне разумную и забавную с советами для влюблённых в «Индианополис Таймс», неплохой газете, ныне несуществующей.

Несуществующей.

Она писала рекламу для универмага «Уильям Г. Блок и Ко», который до сих пор процветает в здании, спроектированном моим отцом. Она писала объявления о распродаже соломенных шляп в конце лета: «По таким ценам вы можете скормить их своей лошади и укрыть ими свои розы.»


Фиби Херти наняла меня писать тексты для рекламы подростковой одежды. Я должен был носить одежду, которую я воспевал. Это было частью работы. И я подружился с двумя ее сыновьями, оба моего возраста. Я практически не выходил из их дома.
Она могла говорить непристойности, общаясь с сыновьями и с нашими подругами, когда мы их приводили. Она была забавной. Она освобождала. Она научила нас быть невежливыми в разговоре не только о делах сексуальных, но и говоря об американской истории и знаменитых героях, о распределении доходов, о школе, обо всем.
Теперь я зарабатываю на жизнь невежливостью. Я еще неуклюж в этом. Я продолжаю пытаться подражать невежливости, которая была так грациозна в Фиби Херти. Я думаю теперь, что эта грация давалась ей легче, чем мне, из-за настроения во времена Великой депрессии. Она верила тому, во что так много американцев верили тогда: что нация будет счастливой, справедливой и разумной, когда придет процветание.
Я больше никогда не слышу этого слова: Процветание. Раньше это был синоним слова Рай. И Фиби Херти смогла поверить, что невежливость, которую она пропагандировала, могла бы сформировать американский рай.
Теперь ее невежливость в моде. Но никто больше не верит в новый американский рай. Я очень скучаю по Фиби Херти.
Что касается подозрения, изложенного в этой книге, а именно: люди – это роботы, это машины, то следует отметить, что люди, в основном мужчины, страдающие последними стадиями сифилиса из-за локомоторной атаксии, были обычным зрелищем в центре Индианаполиса и в цирковых толпах, когда я был мальчиком.
Эти люди были заражены плотоядными маленькими буравчиками, которые можно было увидеть только в микроскоп. Позвонки жертв расплавились и сварились после того, как буравчики пробили мясо между ними.  Сифилитики выглядели чрезвычайно величественно – не горбились, взгляд прямой.
Я видел однажды одного, стоящего на углу улиц Меридиан и Вашингтон, под нависшими часами, которые спроектировал мой отец. Перекресток был известен у местных, как «Перекрестки Америки».
Этот сифилитик напряженно думал там, на «Перекрестках Америки», о том, как заставить ноги сойти с бордюра и перенести их через Вашингтон-стрит. Он слегка вздрогнул, как будто у него был маленький двигатель, который работал на холостом ходу внутри. Вот в чем была его проблема: его мозги, откуда шли инструкции к ногам, были съедены заживо буравчиками. Провода, которые должны были нести инструкции, не были больше изолированы или были проедены насквозь. Переключатели всей схемы распаялись или развалились.
Этот человек выглядел как старый, старый человек, хотя ему могло быть всего лет тридцать. Он думал и думал. А потом он дернул ногой два раза, как танцовщица в мюзик- холле.
Он определенно казался мне машиной, когда я был мальчиком.
Я так же склонен думать о людях как об огромных резиновых пробирках, в которых бурлят химические реакции.  Когда я был мальчиком, я видел много людей с зобом. Как и Дуэйн Гувер, продавец «Понтиаков», герой этой книги. У этих несчастных землян были такие опухшие щитовидные железы, что, казалось – из их глоток растут тыквенные кабачки.
Как оказалось, все, что им нужно было сделать, чтобы вести обычную жизнь– это потреблять менее одной миллионной унции йода каждый день.
Моя собственная мать разрушила себе мозг химическими веществами, которые должны были заставить ее спать.
Когда я впадаю в депрессию, я принимаю маленькую таблетку, и снова воодушевляюсь
И так далее.
Так что это большое искушение для меня, когда я создаю персонажа для романа, сказать, что он такой, какой он есть из-за неисправной проводки, или из-за микроскопического количества химикатов, которые он съел или не съел в этот конкретный день.


Я всегда чувствую себя хреново из-за своих книг. Мой друг Нокс Бюргер сказал однажды, что это определенно нескладный роман; читая его, думаешь, что он написан Филбойдом Студжем. Вот кем я себя считаю, когда я пишу то, что, кажется, я запрограммирован писать.

Эта книга – мой подарок самому себе на пятидесятилетие, я чувствую, как будто я пересекаю конек крыши, поднявшись по одному из скатов. В пятьдесят лет я запрограммирован на детские поступки – оскорблять «Звездное, усыпанное блестками знамя», чтобы нацарапать изображения нацистского флага, ануса и много чего еще фломастером. Чтобы дать представление о зрелости моих иллюстраций к этой книге, вот мое изображение ануса:

...........................................
Продолжение можно прочитать по ссылке - https://www.academia.edu/104481591/%D0%9A%D1%83%D1%80%D1%82_%D0%92%D0%BE%D0%BD%D0%BD%D0%BD%D0%B5%D0%B3%D1%83%D1%82

1. День конца света

Называйте меня Ионой. [1] Родители так назвали, или почти называли. Они меня назвали Джоном. Иона-Джон – будь я Сэмом, я все еще был бы Ионой, не потому, что мне не везло с другими, а потому что кто-то или что-то принуждало меня быть в нужном месте в нужное время, и где я не прогадывал. Передвижения и мотивы, и то, и другое, обычные и причудливые, предоставлялись. И, в соответствии с планом, в каждую назначенную секунду, в каждом назначенном месте появлялся этот Иона. Слушайте: когда я был юношей – две жены тому, 250 000 сигарет тому, 3000 кварт выпивки тому. Когда я был гораздо младше, я начал собирать материал для книги, которую хотел назвать «День, конца света.» Книга должна была стать фактографической. Книга должна была рассказать о том, что значимые американцы сделали, когда первая атомная бомба была сброшена на Хиросиму, в Японии. Это должна была быть христианская книга. Я тогда был христианином. Теперь я боконист. Я бы и тогда стал боконистом, если бы кто-нибудь научил меня горьковато-сладкой лжи Боконона. Но боконизм был неизвестен вне галечных пляжей и коралловых резцов, окружающих островок в Карибском море, Республику Сан-Лоренцо. Мы, боконисты, верим, что человечество разбито на группы, которые исполняют Божью волю, не ведая, что творят. Боконон называл такую группу карасс – и документ, канкан, который занес меня в мой собственный карасс, и был той книгой, которую я никогда не закончил, и которую хотел назвать «День конца света».

         2.   Хорошо, хорошо, при том

«Если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью кого-то еще, без всякой логической причины, – пишет Боконон, – этот человек может быть членом  вашего карасса».
И в другом месте, в Книгах Боконона, он говорит нам: «Человек сотворил шахматную доску, бог сотворил карасс». Под этим он подразумевает, что каррас игнорирует национальные, ведомственные, профессиональные семейные и классовые границы. Карасс лишен формы, как амеба. В своем «Пятьдесят третьем калипсо» Боконон приглашает нас спеть вместе с ним так:

О, пьяный бедняк
Идет спать в Централ Парк,
И охотник на львов
В джунглях, где мрак,
И китайский дантист
И пэр в нижней палате
Все вместе
В том же
Аппарате,
Хорошо, хорошо, при том
Хорошо, хорошо, при том–
Столько разных людей
В устройстве одном
Хорошо, хорошо, при том.
 
     3.     Причуды

Боконон нигде не предостерегает вас против личности, которая пытается раскрыть пределы своего карасса и природу трудов Бога Всемогущего, который должен этим заниматься. Боконон просто замечает, что подобные изыскания обречены на несовершенство. В автобиографической части Книг Боконона он пишет притчу о причуде, претендующей на открытие, на понимание: Однажды в Ньюпорте, в Род Айленде, я знавал некую даму епископального вероисповедания, которая попросила меня спроектировать и построить конуру для ее датского дога. Дама утверждала, что понимает бога, и пути его трудов совершенных. Она не могла понять, что такого загадочного в том, что было или в том, что должно случится.
И все же, когда я показал ей чертеж конуры, которую мне было предложено построить, она сказала мне.
– Извините, но мне никогда не удавалось прочесть ни один из них.
– Отдайте его мужу или духовнику, пусть передадут богу, – сказал я, – и, когда бог найдет свободную минуту, я уверен, он объяснит эту конуру мою так, что даже вы все поймете.
Она меня уволила. Я ее никогда не забуду. Она верила, что Бог больше любит людей в яхтах, чем людей в моторках. Она не могла смотреть на червяков. Когда она видела червяка, она кричала.
Она была дура, и я дурак, как всякий, кто думает, что видит, что делает Господь, тоже глуп (пишет Боконон).

4.   Предварительное переплетение плодоножек

Да будет, как должно, в эту книгу я намереваюсь включить так много членов моего карасса, насколько это возможно, и я намерен рассмотреть все стойкие намеки на то, чем мы коллективно являемся на этой земле, и к чему стремимся. У меня нет намерения превратить эту книгу в трактат во имя боконизма, но хотелось бы предложить боконизм, как предупреждение, тем не менее. Первое предложение В Книге Боконона таково: «Все истины, которые я собираюсь вам поведать суть бесстыдная ложь». Мое предупреждение в качестве бокониста таково: Всякий, кто не способен понять, как полезная религия, может быть основана на лжи не поймет эту книгу тоже. Да будет так. Теперь о моем карассе. Определенно, он включает в себя трех детей доктора Феликса
Хониккера, одного из так называемых «отцов» первой атомной бомбы. Сам доктор Хониккер, без всяких сомнений, член моего карасса, хотя он умер, прежде чем мои синуки, плодоножки моей жизни, переплелись с плодоножками его детей.
Первый из его наследников, кого коснулись усики моих синук -  Ньютон Хониккер, младший из двух сыновей. Я узнал из публикации моего студенческого братства «Квартальной Дельта‑ипсилон», что Ньютон Хоннккер, сын лауреата Нобелевской премии физика Феликса Хоннккера, был принят кандидатом в члены моей корпорации, Корнельского ее отделения.   Тогда я написал Ньюту это письмо:

«Дорогой мистер Хониккер. (Может быть, следует написать: «Дорогой мой брат Хониккер»?) Я, член братства Корнелла «Дельта‑ипсилон», сейчас зарабатываю на жизнь, как свободный художник. Я собираю материал для книги о первой атомной бомбе. Содержание ее будет ограничено событиями, произошедшими 6 августа 1945 года, в день, когда была сброшена бомба на Хиросиму. Так как в целом признано, что ваш покойный отец – один из ведущих создателей атомной бомбы, я был бы крайне признателен за любые истории, включая забавные, о том, как прошел в доме вашего отца день, когда была сброшена бомба.
К сожалению, должен сознаться, что знаю о вашем прославленном семействе куда меньше, чем следовало бы, так что мне неизвестно, есть ли у вас братья и сестры. Если у вас есть братья и сестры, мне очень хотелось бы получить их адреса, чтобы и к ним обратиться с аналогичной просьбой. Я понимаю, что вы были совсем маленьким, когда сбросили бомбу, но это даже к лучшему. Моя книга подчеркнет скорее человеческую сторону бомбы, нежели техническую так что воспоминания «дитяти», если вы извините это выражение, уложатся там отлично. О стиле и форме не беспокойтесь. Оставьте это мне. Дайте мне просто голый скелет вашей истории.
Разумеется, я вам пришлю вам окончательный вариант на утверждение перед публикацией.

Братски ваш»

5.     Письмо студента подготовительного курса мединститута

На что Ньют ответил:
"Простите за долгую задержку с ответом. Похоже на то, что вы пишите интересную книгу. Но я был так юн, когда сбросили бомбу, так что не думаю, что смогу вам помочь. На самом деле вам надо спросить моих брата и сестру– оба старше меня. Мою сестра миссис Гаррисон С. Коннерс, 4918 Норс Меридиан‑стрит, Индианаполис, штат Индиана. Это и мой домашний адрес. Думаю, что она будет рада вам помочь. Никто не знает, где мой брат Фрэнк. Он исчез сразу после похорон отца два года назад, и с тех пор никто ничего о нем не слышал. Все что мы знаем о нем, что может он уже мертв. Мне было шесть лет, когда сбросили атомную бомбу на Хиросиму, так что
Все что я помню об этом дне, это то что другие помогли мне вспомнить. Я помню, как играл на ковре в гостиной, около двери в кабинет отца в Илиуме, штата Нью-Йорк. Дверь была открыта, и я мог видеть отца.  На нем была пижама и купальный халат Он курил сигару. Он играл с веревочкой. В тот день отец не пошел в лабораторию и просидел дома в пижаме весь день. Он оставался дома, когда бы не захотел. Отец, как вы вероятно знаете, провел практически всю профессиональную жизнь, работая для Исследовательской Лаборатории « Дженерал Фордж энд Фэндри в Илиуме». Когда появился Манхэттенский проект, проект атомной бомбы, отец отказался уехать из Илиума. Он заявил, что вообще не станет работать над этим, если ему не разрешат работать там, где он хочет. В большинстве случаев это означало дома. Единственное место, кроме Илиума, куда он любил уезжать, была наш коттедж в Кэйп Коде. Он умер в Кэйп Коде. Умер в Рождество. Вы, вероятно, знаете это тоже. Так или иначе, в день, когда сбросили бомбу, я играл на ковре около отцовского кабинета. Сестра Анджела рассказала мне, что я часами играл с заводными грузовичками, имитируя звуки мотора: «так-так-так» все время. Так что думаю, что в тот день, когда сбросили бомбу, я бормотал: «так, так, так», а отец был у себя в кабинете и играл с веревочкой. Так случилось, что я знаю откуда взялась веревочка, с которой он играл. Может вы используете это в вашей книге. Отец снял ее с манускрипта романа человека, сидевшего в тюрьме, и который он ему послал, обвязав этой веревкой. Роман был о конце света в 2000 году и название было – «2000 A.D.» Там описывалось, как сумасшедшие ученые сделали ужасную бомбу, стершую все с лица земли. Когда люди узнали, что скоро конец света, они устроили грандиозную сексуальную оргию, а потом, за десять секунд до взрыва, появился сам Иисус Христос. Автора звали Марвин Шарп Холдернесс, и в письме, приложенном к роману, он писал отцу, что попал в тюрьму за убийство своего родного брата. Рукопись он прислал отцу, потому что не мог придумать, каким взрывчатым веществом начинить свою бомбу. Он подумал, что отец ему что-нибудь подскажет. Я не хочу сказать, что читал рукопись в шестилетнем возрасте. Мой брат Фрэнк присвоил ее, учитывая грязные места. Фрэнк прятал ее в том, что он называл «стенной сейф» в его спальне. В действительности это не был сейф, но просто старый печной дымоход с жестяной заслонкой. Мы с Фрэнком, когда были детьми, читали места про оргии тысячу раз. И так продолжалось много лет, пока моя сестра Анджела не нашла ее. Она прочла и сказала, что это грязный отвратительный разврат. И она сожгла рукопись вместе с веревочкой. Анджела была нам с Фрэнком матерью, потому что наша мать умерла, когда я родился.
Я вполне уверен, что отец не читал эту книжку. Думаю, что он вообще не прочел ни одного романа или даже рассказа. Он никогда не читал ни писем, ни газет, ни журналов. Полагаю, он читал много научных журналов, но, по правде говоря, я не помню, что видел отца за чтением. Как я уже сказал, все что ему понадобилось от манускрипта, это веревочка. Так уж он был устроен. Никто не мог предугадать, что его заинтересует.  Он всегда был такой. Невозможно было предугадать, что его заинтересует. В день бомбы, его заинтересовала веревочка.
Читали ли вы речь, которую он произнес, когда принимал Нобелевскою премию? Вот она вся:
«Леди и джентльмены! Я стою тут, перед вами, потому что никогда не прекращал медлить, как восьмилетний мальчишка весенним днем по дороге в школу. Все что угодно может остановить меня и заинтересовать, а иногда и научить. Я очень счастливый человек. Благодарю вас».
Так или иначе, отец смотрел на веревочку какое-то время, а потом его пальцы стали с ней играть.  Пальцы сплели конструкцию, которую называют «колыбель для кошки». Я не знаю, где отец научился это делать. Возможно у своего отца. Его отец был портной, вы же знаете, так что в доме всегда валялись нитки и веревочки. Сооружение этой «колыбели для кошки» единственное занятие отца в качестве игры, которому я был свидетель, и что только отдаленно можно назвать игрой. Он не видел пользы от всех этих трюков и игр, и правил, придуманных другими людьми. В альбоме для вырезок сестра моя Анджела сохранила обрывок интервью из журнала «Тайм», где отца спросили, в какие игры он играет для отдыха, и он ответил: «Зачем мне озабочиваться придуманными играми, когда все еще играются реальные игры?». Должно быть, он сам удивился, когда сплел из веревочки «кошкину колыбель», а может быть, это напомнило ему детство Он вдруг вышел из своего кабинета и сделал то, чего раньше никогда не делал. Он попытался поиграть со мной. До этого он не только со мной никогда не играл, он почти со мной и не разговаривал.
Но тут он опустился на колени около меня, на ковер, и оскалил зубы, и завертел перед моим лицом переплетение из веревочки «Видишь? Видишь? Видишь? – спрашивал он –  Колыбель для кошки. Видишь колыбель для кошки? Видишь, как спит кошечка? Мяу. Мяу.» Поры на его коже казались огромными, как кратеры на луне. Уши и ноздри были полны волосами.  От него несло сигарным дымом, как из врат ада. Ничего уродливей, чем мой отец вблизи, я в жизни не видал Мне это часто снится и теперь. И вдруг он запел:

Баюшки-баю, дитя, ели наверху
Но подует ветер, колыбель качнет
Ветка обломится, колыбель снесет,
Упадет ребенок, колыбель и все.

Я ударился в слезы. Я вскочил и побежал из дому, настолько быстро, насколько мог. Здесь я замолчу. Уже третий час ночи,
Мой сосед по комнате проснулся и жалуется на стук машинки.