Уоллес Стивенс Старому философу в Риме

На пороге небес эти фигуры на улице
Становятся фигурами небесными, величаво движенье
Людей, уменьшающихся в перспективе космоса,
Поющих всё тише и тише,
Невнятное прощенье и конец –

Порог, Рим, и этот более милосердный Рим
Позади, оба похожи по типу сознания.
Это как если бы в человеческом достоинстве
Две параллели слились в перспективе, и там
Люди - часть и дюйма, и мили.

Как легко знамена превращаются в крылья…
Все темнеющее на горизонте проницательности
Становится дополнением к удаче, но
Удаче духа, вне зрения,
Вне его достижимости и все еще вполне близко

К смерти в величайших достижениях,
Конца постигнутого перед лицом конца
Непостижимого. Лепет мальчишек –
Разносчиков газет уже иной лепет;
Запах лекарств, аромат неуничтожимый.

Кровать, книги, стул, шаги монахинь,
Свеча, избегающая взгляда, все это
Источники счастья в форме Рима,
Форме внутри древних кругов форм
И все это находится в тени формы

В смятении на кровати и в книгах,
Чудо стула , движение прозрачности монахинь,
Пламя свечи рвется с фитиля
Навстречу парящему совершенству
Чтобы стать частью единственного,

Где пламя – символ, небесное возможное.
Говори с подушкой, как с самим собой.
Будь оратором, но верными словами
И без элоквенции. О, дремлющий,
От жалости , памятника в этой комнате,

В этой озарённой значительности,
Истинной малости, так что каждый
Зрит себя в тебе, и слышит голос твой
В себе, достойный сострадания хозяин,
Занятый своими частицами я- нет,

Ты дремлешь в глубинах бессонницы,
В тепле постели, на краю стула, живой,
Живя еще в двух мирах, не раскаявшись
Как человек и как человек раскаявшись,
Нетерпеливо ожидая величия в нужде

Многих страданий, и все же находя его
В страдании, озарении руин,
Великой поэзии нищих и мертвых,
Словно в последней непостижной капли крови,
Вытекшей из сердца и сюда на обозрение,

Даже пусть как кровь империи, и может быть
Для граждан небес еще небес Рима.
Это нищета речи ищет нас больше всего.
Она древнее, чем древняя речь Рима.
Это трагический акцент нашего времени.

И ты, говорящий это, ничего не говоря,
Высокое слово среди возвышенного,
Неоспоримый человек среди
Неотёсанных вождей, нагого величия
На засиженных птицами арках и на сырых сводах.

Приходят звуки. Помнятся города.
Городская жизнь не отпускает, да и ты
Никогда не хотел этого. Это часть жизни в твоей комнате.
Ее купола архитектура твоей постели.
Колокола все еще повторяют святые имена

Хорами и хорами хоров
Не желая чтобы милосердие было мистерией
Молчания, что всякое одиночество чувств
Давало бы тебе более, чем их странные аккорды
И отзвуки все еще верны шепоту.

Это вроде полного величия в смерти
Со всем зримым увеличенным и все ж
Не более чем кровать, стул, шаги монахинь.
Громаднейший театр, и колоннады входа,
Книга и свеча в твоей янтарной комнате.

Полное величие абсолютного здания
Избранного инквизитором строения
Для себя. Он останавливается на пороге,
И словно замысел всех его слов обретает форму,
И каркас обдуман и осуществлен.

Оригинал:


https://englishhistory.net/keats/old-philosopher-rome-wallace-stevens-selections/