Хаим Плуцик Горацио 2 Пастух

Терзания дома глаз

…старик, — и все же
Послушайте историю чудную, братья,
Поведанную мне поэтом, нищим, тревожащую сны мои ночами.
Из Амлета течет рассол холодный моря,
Когда он разбивает волны, зеленые, как матери его глаза.
И он взметается, как крови ток на гневных лицах,
Взлетает в воздух и стучится в двери
Дома очей, владенья Бога,
Стоящего на берегу реки, украшенной огнем,
Который трогал я рукою. Стражи на севере и на востоке -
Охотник Звездный и Геркулес его не видят.
Не зрят его и те, кто бдительно сияют ночью,
Персей и Близнецы, на западе и юге,
А не святые в капищах великих, в блаженстве до макушек,
И не Господни твари, восставшие с падением Адама,
Кто стражей шли на неутомимых лапах по улицам Иерусалима –
Медведь и Лев (Эй, дай мне головню побольше
Чтоб показать тебе) – Дракон, Лиса и Рысь
( Его, и будь уверен, он начеку и вынет меч из ножен)
И Бык, и Скорпион, и Краб, и та
У врат которой он жаворонка обнаружил перья, погибшего, и Уникорн –
Они лишь озадаченно понюхали его, когда он мимо шел.
Но в счет поставлены лишь звезды, и которых мы Гончими Охотника зовем,
( Или то быть могла Звезда Собачья, что первая унюхала его)
Его разнюхали, услышав в этом невинном и затихшем небе.
Их род, щенята те, скулящие в его крови
В страстях его — поющий сонм сверчков,
Как если б полем был, согретым солнцем,
Замыслив гнусный гон, ужасную погоню,
В сообществе своих четвероногих,
Пока с небес созвездие, которое Орлом зовем мы
( Ученые мужи еще его зовут Аквила)
Над ним парило, прянув, отгоняя
Великолепными когтями, клювом. Амлет
С погоней, дышащей в затылок, мчал обратно
В Господний Дом, и отдышался у дверей,
Чьи створки были очи, каждый камень
До высочайшей в мире башни замка,
Что на холме у Млечного Пути. Открылись двери,
В покои он протопал и упал ничком на пол,
И долго пролежал, переводя дыханье,
Потом приподнял голову чуть - чуть и увидал он око
Прямо под ним, глядящее ему в глаза.
Он подскочил. Вокруг него стояли стражи,
Как принято у древних пастухов, и с копьями тупыми,
С ним мягко говоря, на странном языке, но вроде
Ему знакомом, словно на несколько забытом диалекте
Его родной страны – как болтовня Ютландского пришельца.
Они касаются его одежды и золотых орнаментов на ткани,
Им сапоги его смешны, и воротник, и борода над ним,
И тычут пальцами в эфес его кинжала, украшенного драгоценным камнем,
Оружие, которое, благоговея в страхе, вернул он в ножны.
И подходя все ближе, чтоб он не мог бежать их,
Они оружие забрали, с ликованьем
Ощупывая острые концы, пустили сталь по кругу,
И восхищались весом и сверканьем,
И предлагали свои копья на обмен.
И тут звенящий и суровый голос, и который
Шел, и как виделось ему, из уст архангела, такой
Изнеженной субстанции, что двери дубовые за ним —
Одно сплошное око, просвечивали через его тело –
Всем им велел вернуться на посты. Когда они ушли,
Не торопясь, и неохотно вернув кинжал ему,
Глаза он видел, ибо в этом зале каждый камень
Был широко открытым оком.
И стены из очей, уложенные в этой кладке замка,
И сводчатый высокий потолок - все на него наставленные очи,
И шторы на очах оконных, и факелы и канделябры –
Глаза, глаза, глаза – и их огонь – глаза,
И коридоры, ведущие в загробный мир, туннели глаз,
И берега округлые в их совершенстве,
Как око рыбы или циферблат часов,
Или же глаз луны – ста миллионов полных лун в сиянье –
Бессмысленно глядели , бездвижно,
И иногда в чуть замутненной глубине, как бочажок в лесу,
И снова словно зеркала, то смутные, то в полном блеске,
И обнажая скрытое за каждым. И там же Амлет,
Недоуменно глядя на смертоносное в своих руках,
И снова на тирана, кто говорил с ним с перекошенным лицом,
И на опасливых советников его, когда они записывали речи,
И на истопников, подбрасывавших бревна в пещеру божества пустого
Для поколений будущих, и встретил глаз иной,
Уставленный на полдень там, в саду притихшем,
И где в беседке добрый король лежит и видит сны.
Они на цыпочках вошли - Полонио, и Клык, и королева.
Поверх их лиц наброшена одежда, и кинжалы
То поднимаются, то падают. И снова, на пламенем подстриженной траве
Два фехтовальщика сошлись - Клык сделал выпад,
Он, как всегда, зачинщиком явился, и Кроткий -
Отступая, и ложные удары нанося, и руки
Вдруг опустив в сомненьях, и озираясь или
Взор обратив на Божий град, как будто
Он ждал поддержки. И прелюбодей
На ложе всходит, с королевским кольцом на пальце.
Лежит в пещере, и, частично, под тенью головы
Невиданного зверя, свет заслонявшего, что лил из входа.
А вот уже, когда предатель собирает плату,
(А половина причитается потом) король, не поднимая век,
Взгляд поднимает из травы на океанском дне,
Рот негодяя улыбкою кривой встречает звон монет. А Амлет
(Унылый, тощий и с глазами земляного цвета)
Обеспокоен странной мыслью об его улыбке,
О бороде его, о челюсти, и о щеках.
И медленно лицо его ощупав, видит
Что и другие, и в числе неисчислимом, вершат такое же.
О, Господи помилуй! Но чье ж лицо там видится в стекле?

В искривленном стекле то очи Бога, братья,
И сотворенные, чтоб смертных видеть, он сам себя завидел
В своей ужасной ипостаси. Но погодите,
Он оглянулся, и завидел стражу на им отведенных местах,
И вновь помедлил, и страхом новым обуянный, соразмерил
Глубокое молчанье августейшего дворца, не это,
Что охраняла стража, и с копьями готовыми к сраженью,
Не место там, с архангелом перед дверями, но тишину пустую,
Откуда голоса его с ума сводили часто,
Собачек и сверчков, своих собратьев
Нигде в безмерности не мог он уловить,
Ни взвизги их, ни треск, ни гул, ни шёпот. И в этом одиночестве своем,
И плача об утрате рощ июльских, он вспоминал
Как подбежал к стене и там увидел
Тирана с перекошенным лицом уже не в плаче,
И всех советников, свернувших свитки,
И каждый с редкой бороденкой на лице,
И с челюстью огромной, и глазами, словно окисленная медь.
Когда же Амлет нос отвернул, уже пронзив кинжалом,
Над трупом руки вытер душегуб и, взимая плату,
Уперся пальцем он в макушку усеченной головы,
И зарычал, и на ноге подпрыгнул. Амлет,
Стянув лицо в уродливое рыло, глядел на кочегаров,
И как с ухмылкой они подбрасывали корм пустому богу.
Когда он сжал кулак, король – мертвец сжал тоже.
(Глаза его на хвост павлина походили
Или на складки кожи жабы , на кору на дубе).
И вот, теперь, когда он руки поднял пред собою –
( Как будто монстр пытается пугать дитя)
Он видит, как Полонио с Клыком и королевой,
Как сам он, поднимают руки и окружают, устрашая, жертву,
Он на руки свои взглянул, и вдруг лицо, закрыв одной,
Другой схватил рапиру (Спасите нас, Господь и все святые)
И бросившись вперед, он колет, колет, колет,
Глаза в стене разит, и рубит, рубит, рубит.
Архангел говорит. И стража его хватает и уводит
Ко входу замка, и на ступенях - взашей его, туда, где звери
Уже сидят, собравшись полукругом -
Лев и Медведь, и все охотники - созвездья.
Его никто в кругу их не коснулся, когда вошел он
Со шпагой в ножны вложенной и глядя прямо,
И толпы по бокам его и сзади расступились,
И в тишине от Дома Бога провожали
Не тем путем, что он пришел, а к стенам
Святого Города, и к перекличке стражи
У ограждений, где издавна они суровых стражей проверяли,
И у бойниц, у жерл готовых пушек,
Направленных на улицы у замка, по которым
Гонцы в лихие времена спешат верхом,
И толпы - на своих двоих, и всадник яростным галопом,
И иногда пальба огромных пушек и мушкетов.
Они топочут по сплетениям траншей,
Идут по улице, где с двух сторон гарроты призраков качают,
Когда небесный ветер повелит им раскачаться.
Однажды, пред архангела жилищем, на тротуаре
Нашел он жаворонка перышко и мокрое от крови,
А однажды, в окне дворца лицо увидел
И, странным образом, как у Полонио лицо,
А со стены наружной, ответ на главный свой вопрос -
Он вдаль глядел на бесконечную равнину, на которой
В ответ на ветра слабый стон в далеком далеке
Клубился пыльный смерч, как если бы две армии сражались
Верхом ли, пешим строем, и проводя искусные маневры.

И спрыгивает Амлет с зубчатой стены и тонет,
Звезда летит на одинокий берег моря
Под Эльсинор, под крепость, и, помедлив,
Он входит в мрак прилива и во все оружии.

Спокойно море было, когда смолк квохотавший голос.
И скоро после, бейлиф и я ушли оттуда,
Ибо заря всходила. И возвращались нашей же тропою,
И до коней дошли, почти не говоря друг с другом,
Добрались к замку Форстнессу, где это я пишу,
И если я еще о чем - то думал, то это был вопрос,
Который мне рассказчик задал. – Скажи, старик
Что скажешь о легенде?

И пока с улыбкой
Бирн наблюдал за мной, я наконец шепнул,

—Ты помнишь, что у Амлета был друг,
Гонорио, с кем был он, когда увидел призрак, тот кто,
Как рассказал ты, его предостерег от западни,
Которую ему король замыслил—так вот, я тот Гонорио, старик...

Они зашлись от смеха.
В огонь подбросив хворостину, откликнулся еще один пастух.

— Вот что меня безмерно удивляло в легенде этой,
То, что безумец этот, когда висел над лужей,
Не обнаружен был зверьми. У ласки нюх такой, что
Она жирнючего гуся учует в сто фарлонгов,
Когда подует ветер ей не в спину, бьюсь об заклад.

И заявил другой,

— А Рейнард? Унюхать женщину в жару он может миль за десять.

Ха - ха, —еще один из этих прогудел, —
— От Амлета несло, как от мегеры или шлюхи?
Я сразу мнил, неладное с беднягой что - то.

— А про орла, — еще один вмешался.
— Когда висит он в вышине, не больше точки,
Учует даже под листом крота…

— Он видит их —другой ему ответил. — Ибо глаза его острее,
Чем бейлифа и даже…

— Тогда как так случилось,
Что улетел он, и под собой он Амлета не видел?
И рыба. Ведь рыба может завоняться….

— Да все не так! —
Старик им погрозил рукою. – Спокойнее, сынки!
Ведь это все магические звери, и кто чует
Иначе чем…

— А вот сверчки и псы?
Я как - то с сукой жил такой, что гавкала она
Треща, что твой сверчок…

— Ба! Ты и сам трещишь
Что твой сверчок…

И мы оставили ворчащих.
Я же с усилием последним завершаю
Слова, написанные в Фортрессе, и после
Тех глав, что записал я ране
В прошедшие года, и по веленью сердца тоже,
И со счастливой мыслью, что не забудут
И голоса, и лица, и слишком много слов.