alsit25

Я не христианская строгость, противопоставившая себя христианской снисходительности, я всего лишь человеческая честность.
Кьеркегор

Хотя его сочинения часто блестяще поэтичны и часто глубоко философичны, Кьеркегор не был поэтом и философом, но проповедником, толкователем и защитником христианской доктрины и христианского поведения. Ближайший его современник, и с кем его можно было бы правильно сравнить, это не кто-нибудь вроде Достоевского или Гегеля, но другой великий проповедник девятнадцатого века, Джон Генри, позже ставший кардиналом Ньюмэном; оба столкнулись с проблемой проповеди в секуляризованном обществе, которое все еще было официально христианским, а оба они не были наивными верующими, так что в каждом случае, когда читаешь их работы, следует понимать, что они проповедуют двум конгрегациям – духовенству и мирской. Оба были искушены интеллектуальным честолюбием. Возможно, Ньюмэн сопротивлялся искушению более успешно (иногда, надо признаться, Кьеркегор вел себя подобно духовной примадонне), но все-таки Ньюмэн был избавлен от исключительной ситуации, в которой оказался Кьеркегор – ситуации уникального страдания.
Все обстоятельства, собравшись, заставляли Кьеркегора страдать. Его отец был одержим чувством вины при воспоминании о том, что проклинал бога в юности, его мать была служанкой, которую его отец совратил до женитьбы; унаследованное им хрупкое и невротически лабильное телосложение, a тут еще и падение с дерева. Его интеллектуальное развитие в сочетании с интенсивными религиозными наставлениями отца создали уже в детстве сознание взрослого человека. В конце концов ему суждено было жить не вo вдохновляющей среде Оксфорда или Парижа, но в интеллектуальной провинции Копенгагена, без соперничества и взаимопонимания. Как Паскалю, на которого он во многих отношениях похож, или как Ричарду III, о ком он часто думал, ему суждено было стать исключением и страдальцем, что бы он ни делал. Покладистым или благоразумным буржуа он никогда не мог бы стать, как Паскаль, который не мог бы стать Монтенем.
Тот, кто обречен судьбой на страдания, искушается особым образом: если он концентрируется на себе, он искушается верой, что Бог не добр, а злонамеренно наслаждается причинением страданий невинным, т.е. что Бог СУТЬ благо; он искушается верой, что он виновен, не зная, в чем он виновен, т. е. искушается бесовским отчаянием, если он христианин, то может искушаться еще и помимо этих двух искушений, из-за парадоксального значения страдания в христианской вере. Этот парадокс хорошо выражается кающейся тенью Форезе, когда он говорит Данте:

«И не раз только, когда мы кружим по этой дороге,
наша боль возобновляется:
я говорю – боль и должен сказать – утешение»

Ибо, хотя в конечном счете христианское послание является благой вестью: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!», «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас.», и это близкая к эгоизму человека, наихудшая из возможных вестей — «Возьми крест свой и следуй за Мною».
Таким образом, избавиться от страданий в одном смысле означает добровольно принять страдание в другом. Как говорит Кафка: «Радости этой жизни суть не ее радости, а наш страх пред восхождением в высшую жизнь; муки этой жизни суть не ее муки, а наше самобичевание из-за этого страха».
Если два смысла страдания смешаны, то страдающий христианин склонен считать это доказательством того, что он ближе к Богу, чем те, кто страдает меньше.
Полемика Кьеркегора, а все его сочинения полемичны, движется одновременно в двух направлениях: внешне –против буржуазного протестантизма Дании его времени и внутренне– против собственных страданий. Первым он говорит: «Вы воображаете, что вы все христиане и счастливы, потому что забыли, что каждый з вас – существующая личность. Когда вы вспомните об этом, вы будете вынуждены осознать, что вы – язычники в отчаянии». Себе он говорит: «До тех пор, пока твое страдание вызывает у тебя непокорность или отчаяние, пока ты отождествляешь страдание с собой, как с существующей личностью, то с вызовом или с безысходной исключительностью, ты не христианин».

Кьеркегор и экзистенциальное

Каким бы сложным и неясным в своем развитии он ни стал, экзистенциализм начинается с некоторых весьма простых наблюдений:

а) Всякие высказывания предполагают существование терминологии для начала, т. е. нельзя спрашивать: «Существует ли X?» но только: «Описывается ли существующий X понятием A или понятием B?»

б) Субъективная предпосылка «Я существую» уникальна. Это, определенно, не то утверждение, истинность или ложность которого может быть доказана экспериментально, однако, в отличие от всех других предпосылок, оно несомненно, и никакое соперничающее убеждение НЕВОЗМОЖНО. Также кажется навязчивой вера в то, что другие личности, подобные моей, существуют: по крайней мере, обратное предположение в истории никогда не делалось. Вера в то, что существует мир природы, т. е тот, который произошел сам собой, не обязательно достоверна, волшебники природу не творили. (Христианское выражение этой предпосылки представляет догмат: «В начале сотворил Бог небо и землю»).

c) Абсолютная уверенность, с которой я верю, что существую, не является единственной уникальной характеристикой моего существования. Осознание существования также является абсолютно частным и не способно быть переданным другим. Мои чувства, желания etc., могут быть объектами моего знания, и, следовательно, я могу представить, что чувствуют другие люди. Мое существование не может стать объектом познания; следовательно, если у меня есть необходимое театральное воображение и талант, я могу играть роль другого таким образом, что обману его лучших друзей, но я никогда не смогу представить, каково это быть этим другим человеком, и всегда должен оставаться самим собой, притворяясь им.
Если я уберу из своего чувства существования все, что может стать объектом моего сознания, что останется?

1) Осознание того, что мое существование не является самостоятельным. Я могу с полным правом говорить о своих чувствах. Я не могу правильно говорить о своем существовании.
2) Осознание того, что я свободен в выборе. Я не могу объективно наблюдать акт выбора. Если я попытаюсь, я не выберу. Вот каково опровержение детерминизма доктором Джонсоном - ударить ногой по камню и сказать: «Мы знаем, что мы свободны, и дело с концом» и это правильно, потому что осознание свободы субъективно, т. е. объективно недоказуемо.
3) Осознание бытия со временем, т. е. переживание времени как вечного настоящего, к которому относятся прошлое и будущее, вместо моего знания своих чувств и внешнего мира, как движущегося или изменяющегося во времени.
4) Состояние тревоги (или страха), гордыни (в богословском смысле), отчаяния или веры.
Это не такие эмоции, как страх, вожделение или гнев, потому что я не могу знать их объективно. Я могу узнать их только тогда, когда они вызвали такие чувства, как описанные выше, которые можно наблюдать. Ибо эти состояния тревоги или гордыни и т. д. суть тревога о существовании, гордость за существование и т. д., и я не могу стоять вне их, чтобы наблюдать за ними. Не могу я наблюдать их и у других. Обжорливый человек может в моем присутствии скрыть свое обжорство, но, если бы я мог наблюдать за ним все время, я бы его уличил. Я мог бы наблюдать за человеком всю его жизнь, и я никогда не узнал бы наверняка– горд он или нет, ибо поступки, которые мы называем гордыми или смиренными, могут иметь совсем другие причины. Гордыня справедливо названа корнем всех грехов, потому что она невидима тому, кто виновен во грехе, и он может судить о своей гордыне только по результатам.
Природа существования выражена в учение Христа о сотворении человека и его падении. Человек создан по образу Божию; образу, потому что его существование не является производным от самого себя, и божественному образу, потому что, как и Бог, каждый человек осознает свое существование, как уникальное. Человек пал через гордыню, из желания стать Богом, вывести свое существование из самого себя, а не из-за чувственности или каких-либо желаний своей «природы».

Три категории Кьеркегора

Каждый человек, говорит Кьеркегор, живет либо эстетически, либо этически, либо религиозно. Поскольку он по большей части занимается описанием того, каким образом эти категории применимы в христианском или постхристианском обществе, вероятно, можно прояснить смысл им сказанного, подойдя к этим категориям исторически, т. е. рассмотрев Эстетическое и Этическое на этапах, когда каждая из этих категорий была религией, а затем сравнивая их с христианской верой, чтобы увидеть различие, во-первых, между двумя соперничающими и несовместимыми естественными религиями и, во-вторых, между ними и религией откровения, в которой ни одна из них не уничтожается и не игнорируется, но Эстетика свергнута с престола, а Этика на него взошла.

Эстетическая религия
(например, греческие боги)

Опыт, с которого начинается эстетическая религия, факты, которые она намеревается преодолеть, – это опыт физически слабого «я» перед лицом чрезвычайно могущественного «не-я». Чтобы выжить, я должен действовать с позиции силы и решительно. Что дает мне силы делать что-либо? Страсть. Эстетическая религия рассматривает страсти не как собственность «Я», а как божественные посещения, силы, в которых «Я» должно найти смысл, чтобы привлечь или оттолкнуть, если «Я» хочет выжить.
Итак, в эстетической космологии боги сотворены природой, взошли на небо, имеют человеческий облик, конечны в числе (подобно страстям) и связаны между собой кровным родством. Будучи образами страстей, они сами не страстны – Афродита не влюблена; Марс не гневается, а если и делает вид, что ведет себя страстно, то легкомысленно; как актеры, эти боги не страдают и не меняются. Они даруют власть, сохраняют ее смертным или лишают их власти, когда захотят. Их интересует не большинство людей, а только несколько исключительных личностей, которым они особенно благоволят, а иногда даже зачинают от смертных матерей. Эти исключительные личности, с которыми боги вступают в отношения – герои. Как понять, что человек герой? По его действиям, сопряженными с удачей. Герой славен, но не несет ответственности за свои успехи или неудачи. Когда Одиссей, например, добивается успеха, он должен благодарить свою подругу Афину Палладу; когда он терпит неудачу, в этом виноват его враг Посейдон. Эстетика «Или-или» не хороша или плоха, но либо сильна, либо слаба, либо удачна, либо неудачна. Временная последовательность событий не имеет никакого значения, ибо то, что происходит – это просто то, что боги произвольным образом выбирают. Греки и троянцы должны сражаться, потому что «ненавистный Арес делает ставку». Для эстетической религии всякое искусство есть ритуал, действия, направленные на привлечение божественных милостей, которые сделают человека сильным, и ритуал – единственная форма деятельности, в которой человек имеет свободу действовать или воздерживаться от действия и за что, следовательно, он только и ответственен.
Фактов, на которые эстетическая религия разбивается, впадая в отчаяние и производя в предсмертной агонии Трагическую Драму, два: познание человеком добра и зла и его уверенность в том, что смерть приходит ко всем людям, т. е. что в конце концов уже нет «Или-или» силы или слабости, ибо даже для исключительного человека гибель суть признак абсолютной слабости. Оба факта эстетика пытается объяснить своими же словами и терпит неудачу. Она пытается связать добро и зло с удачей и неудачей, силой и слабостью и приходит к выводу, что, если человек несчастен, он должен быть виновен. Отцеубийство и инцест Эдипа на самом деле не его грехи, а наказание за грех высокомерия. Гомеровский герой не может грешить, трагический герой должен грешить, но ни один из них не подвергается искушению. В наше время наблюдение, что некоторые злые люди счастливы, а некоторые добрые люди несчастливы, вызывает сомнение в том, действительно ли боги добры, но в «Прометее» Эсхила открыто утверждается, что сила и добро не тождественны. Как и Судьбы, перед которыми должны склоняться даже боги, и так эстетика выдает свою неспособность представить себе универсальное, имея трех представителей ее, а именно трех сестер Мойр.

Этическая религия
(Бог греческой философии)

Чтобы решить проблему человеческой смерти и слабости, этическая религия начинает с вопроса: «Есть ли что-нибудь известное человеку, что не приходит и не уходит, как его страсти?» Да, концепции разума, которые и достоверны, и независимы от времени, пространства или индивидуума, те же самые, ибо достоверность одна и та же – болен человек или здоров, царь или раб.
На место преувеличенных страстей эстетической религии этическая ставит Бога, Идеи, Первопричину, Универсальное. В то время как для эстетической религии мир породил богов, которые затем правили им, потому что они были сильнее любого другого существа, для этической Бог и мир со-вечны. Бог не создавал материальный мир; он только причина порядка в нем, и это не было его действием – здесь ему больше подошел бы средний род – ибо быть божественным значит быть самодостаточным, «не нуждаться в друзьях». Скорее это материя, которая, желая избежать врожденного беспорядка своего бренного потока, «влюбляется» в Бога и подражает его неизменности всеми возможными способами, а именно – стремясь двигаться закономерно. (Введение Платоном таинственного третьего лица, Демиурга, любящего Идеи и затем навязывающего их материи, усложняет, но не меняет существенно космологию.) Однако человек, наделенный разумом, может постичь Бога непосредственно как Идею и Закон, превзойти свои ограниченные телесные страсти и стать подобным Богу.
Эстетическое «Или-Или» силы или слабости, счастья или несчастья, этическая религия заменяет на «Или-Или»Знание Добра или Неведение Добра. Для эстетического зло это отсутствие власти над конечным миром, ибо всякая окончательность, всякая страсть суть слабость, в то время как добро обретается через выход за пределы конечного мира, через познание вечных и универсальных истин разума, которые нельзя познать, не повинуясь им. Для эстетики время бессмысленно и непреодолимо; для этики оно лишь покров, сквозь который можно прозревать. Кадящий эстетике зависит от своих богов, которые вступали с ним в отношения, если и когда бы он того не пожелал; кадящий этике вступает в отношения со своим богом собственными усилиями, и, как только он это делает, отношения меж ними вечны, никто не может разорвать их. Этический герой – не человек власти, человек, который совершает деяния, а философ, человек, который знает.
Однако, как и его предшественник, он не подвержен искушению и выбору, ибо, пока он невежественен, он находится во власти своих страстей, т. е. он должен уступить страсти минуте, но как только он познает добро, он должен хотеть его; он не может более противиться добру, как, например, истинам геометрии.
Как и в случае эстетической религии, есть факты, с которыми этическая религия не может иметь дело, те, на которых она основывается. Ее предпосылка: «Грех – это невежество; познать добро – значит желать его» сталкивает с фактом, что все люди рождаются невежественными и, следовательно, каждому человеку требуется воля к познанию всеобщего блага, чтобы желать его. Эта воля не может быть объяснена этически, во-первых, потому, что она не рациональная идея, так что этическое должно прибегать к эстетической идее небесного Эроса, чтобы объяснить ее. Во-вторых, эта предпосылка не универсальна; она присутствует или нравится одним людям, а для других просто не существует, так что этическое должно призвать эстетического героя, которого