У. Б. Йейтс Фазы Луны

Старик довел машину до моста;
И с другом, оборотясь на юг,
Пошли путем неровным. В грязи их башмаки
Их Коннемарская одежда потеряла форму;
И шли размеренно, как будто ложа их,
И несмотря на поздно встающую луну,
Не близко были. И уши навострил старик.

Ахерн. Что там издало этот звук?

Робартис.  Камышница или же крыса
Всплеск, или же выдра плюхнулась в ручей.
Мы на мосту; и эта тень там - башня,
И свет нам говорит, что он еще читает.
И он нашел, естественно, в своей манере
Простые образы; и выбрал это место жить
Быть может потому, что там горит свеча
Из дальней башни, там, где Мильтона платоник
Не спит еще, или же принц-провидец Шелли:
Тот одинокий свет, который Палмер запечатлел,
Добытый образ мудрости непостижимой;
Теперь он ищет в книге или манускрипте
Все то, что сам он не найдет.

Ахерн. Почему б тебе
Кто все познал, не постучатся в его дверь
И, пусть частично, правду ему открыть, что жизнь его
Если найдет чего, то будет треснутая корка
От истин всех, которые наш хлеб насущный;
А кончишь говорить, опять уйти?

Робартис. Так обо мне писал он в экстравагантном стиле
О том узнал я от папаши, и, чтобы закруглить его рассказ
Сказал, что мертв; быть мертвым выбор мой.

Ахерн. Спой мне еще раз об изменениях луны;
Верная песня, хоть и речь: "Мой автор спел мне".

Робартис. Есть двадцать восемь фаз луны,
Полной и темной луны и полумесяцев всех,
Двадцать восемь, но лишь двадцать шесть
Колыбелей, чтобы укачивать человека:
Ибо нет жизни в полной или темной, сон
Но зовет к приключениям, человек же
Счастлив всегда, как зверь или птица;
Но пока луна приближается к полноте
Он следует прихоти, самой сложной
Средь прихотей не невозможных, как
При девятихвостой кошке ума,
И тело, рожденное изнутри его тела
Вырастает красивее. Одиннадцать и
Ахиллеса за волосы Афина берет,
Гектор во прахе, Ницше рожден.
Ибо полумесяц героя — двенадцатый.
Дважды рожденный и погребенный,
Растет пред полнолунием, как червь.
И лишь тринадцатая луна ведет душу
К войне в собственном бытии
И тогда нет в руке мышц; и после,
В бешенстве четырнадцатой луны,
Душа начинает трепетать в тишине,
И погибает в лабиринте себя!

Ахерн. Спой песню; пой до конца, воспой
награду странную всего того ученья.

Робартис. Мысль всякая суть образ, а душа
Чревата телом: и тело, и душа
Слишком полны для колыбели,
Слишком печальны для дел мира:
И тело, и душа отброшены и изгнаны
Вне видимого мира.

Ахерн. Но все мечты души
Кончаются в красивом теле.

Робартис. Но разве ты не знал того всегда?

Ахерн. Лишь песнь про то прознает,
Что у все тех, кого любили, длинны пальцы
От смерти или ран, и на венце Синая,
И от кнута в их собственных руках.
Oни бежали от колыбели к колыбели,
Пока не вырвалась их красота
Из одиночества и тела, и души.

Робартис. Сердце влюбленного лишь знает это.

Ахерн. Должно быть, ужас в их глазах
Предвиденье и память часа,
Когда все сыто светом и небеса наги.

Робартис. Когда луна полна, то твари полноты
Встречаются на пустошах холмов
С селянами, а те бегут от страха:
Душой и телом вдалеке от странного в себе,
Раздумьем пойманный и мыслей взор
Застыл на образах, обдуманных когда-то;
Ибо тот неподвижный, идеальный образ
Способен одиночество нарушить
Прелестного, насыщенного взора.

И Ахерн высоким, старым голосом тогда
Расхохотался, думая о том, кто в башне
Его свече бессонной и о пере усердном.

Робартис. И после этого луна крошится.
И одиночество свое душа припоминает,
Дрожа во многих колыбелях; все изменилось,
Могла бы быть служанкой мира, выбирая,
Задачу посложней среди задач
Возможных, ведь необходимо
И телу, и душе, и как это ни грубо,
Не знать ни отдыху, ни сроку.

Ахерн. До полноты
Она себя искала, а затем и мир.

Робартис. Да потому что ты забыт наполовину
И книг не написал, и мысль твоя чиста.
И реформатор, и купец, политик и ученый
Послушный муж, и честная жена,
Из колыбели в колыбель в полете
Искажены, но нет там искажений,
Спасающих нас ото сна.

Ахерн. А что о тех
Освободивших рабский полумесяц?

Робартис. Раз все темны, как те, кто светел,
Они заброшены за грань и в туче
Мышам летучим, плачущим подобны,
Желаний не имея, не отличают
Добро от зла, и как торжествовать
При совершенстве послушанья;
И говорят, что в голову взбредет;
Искажены вне искажений, и без формы,
Безвкусны, словно тесто до печи,
Тела меняют одним словом.

Ахерн. А что потом?

Робартис. Пред тем, как тесто замешать
Чтоб форму приняло по прихоти Природы,
И первый серп должен начать вращаться.

Ахерн. Но выход; и не закончена ведь песнь.

Робартис. Горбун, Святой, Дурак – последние серпы,
Горящий лук, пускавший ране стрелы
Из низа или верха, колесо телеги
Жестокой красоты и мудрых болтовни -
Из бесноватых волн - проходят между
Уродства тела и души.

Ахерн. Когда бы наши ложа не были вдали,
Я постучал бы, встал под грубой крышей зала
У двери замка, где все так сурово
В аскезе, в месте мудрости,
Которой не найдет он; И роль сыграть бы смог;
Меня он не узнает после стольких лет,
И примет за напившегося селянина:
Стоял бы, бормоча, пока он не услышит:
«Горбун, Святой, Дурак», и что они пришли
С тремя последними луны серпами.
Потом, шатаясь, вышел бы.  Он голову ломать
Там будет, но смысла не найдет, конечно.

Потом он рассмеялся, и подумал,
Что трудное по сути просто. Из кустов
Взлетела мышь летучая, крича визгливо.
И в башенном окне вдруг потушили свет.

Оригинал:

https://www.yeatsvision.com/Phases.html