Было чуть за четыре пополудни в этот день бабьего лета. Раз пятнадцать-двадцать после полудня Сандра, служанка, отходила от окна кухни, выходившего на озеро, плотно сжав губы. В этот раз, уходя, она рассеянно развязала и снова завязала завязки фартука, компенсируя ту небольшую слабину, которую позволяла ее огромная талия. Потом она вернулась к эмалированному столу и опустила свое, только что затянутое в униформу, тело на сиденье напротив миссис Снелл. Миссис Снелл, закончив уборку и глажку, пила свою обычную чашку чая, прежде чем пойти по дороге к автобусной остановке. На голове миссис Снелл уже была шляпа.
Это был тот же самый, возбуждающий любопытство, черный войлочный головной убор, который она носила не только все лето, но и последние три лета, через рекордную жару, через перемены в жизни, через десятки гладильных досок, через десятки пылесосов. Ярлычок Хэтти Карнеги все еще был внутри, выцветший, но (можно сказать) не склонившийся.
— Я не собираюсь об этом беспокоиться, — объявила Сандра в пятый или шестой раз, обращаясь скорее к себе самой, чем к миссис Снелл. — Я решила, что не буду об этом беспокоиться. Зачем?
— Это верно, — сказала миссис Снелл.— Я бы не стала. Правда же, действительно не стала бы. Принеси мне мою сумку, дорогая.
Кожаная сумка, сильно поношенная, но с ярлычком внутри, таким же впечатляющим, как и тот, что был внутри шляпы миссис Снелл, лежала на комоде. Сандра смогла дотянуться до нее, не вставая. Она передала ее через стол миссис Снелл, которая открыла сумку и достала пачку ментоловых сигарет и коробку спичек «Клуб Аиста».
Миссис Снелл закурила, затем поднесла чашку к губам, но тут же поставила ее на блюдце.
— Если он не поторопится и не остынет, я опоздаю на автобус.
Она посмотрела на Сандру, которая подавленно смотрела в сторону медных кастрюль, стоявших у стены.
— Перестань беспокоиться об этом, — приказала миссис Снелл. — Что толку в беспокойстве? Или он ей скажет или нет. И все тут. Что толку в беспокойстве.
— Я об этом не беспокоюсь, — отозвалась Сандра. — Последнее, о чем я беспокоюсь. Только это крышу сносит, когда этот ребенок крадется по-кошачьи по всему дому. Ты не слышишь его, ты же понимаешь. Я имею в виду, что его никто не слышит, ну ты же понимаешь. Буквально на днях я чистила горох, прямо за вот этим столом, и я чуть не наступила ему на руку. Он сидел прямо под столом.
— Что ж, я бы об этом не беспокоилась.
— Я хочу сказать, что ты должна взвешивать каждое слово, когда он рядом, — сказала Сандра. — Это сносит крышу.
— Я все еще не могу пить это, — сказала миссис Снелл… — Это ужасно. Когда ты должна взвешивать каждое слово, которое говоришь, и всякое такое.
— Это сносит крышу. И я не преувеличиваю. Половину времени у меня наполовину съезжает крыша. — Сандра смахнула несколько воображаемых крошек с колен и фыркнула. – Четырехлетний ребенок!
— Он вроде симпатичный малыш, — сказала миссис Снелл. — У них большие карие глаза и все такое.
Сандра снова фыркнула.
— У него будет нос, как у отца.
Она подняла чашку и без труда отпила из нее.
— Я не знаю, для чего они хотят оставаться здесь весь октябрь, — недовольно сказала она, опуская чашку. — Я имею в виду, что никто из них сейчас даже не подходит к воде. Она не подходит, он не подходит, ребенок не подходит. Никто уже не подходит. Я не знаю, на что они выбрасывают приличные деньги.
— Я не понимаю, как ты можешь пить свой. Я даже не могу пригубить мой.
Сандра мстительно уставилась на противоположную стену.
— Я буду так рада вернуться в город. Я не шучу. Я ненавижу это сумасшедшее место.
Она бросила на миссис Снелл враждебный взгляд.
— Тебе-то ничего, ты живешь здесь круглый год. У тебя здесь своя общественная жизнь и всякое такое.
— Тебе все равно, если я это выпью, и меня это убьет, — сказала миссис Снелл, глядя на часы над электроплитой.
— Что бы ты сделала на моем месте? — резко спросила Сандра. — Я имею в виду, что бы ты сделала? Скажи правду.
Это был вопрос, в который миссис Снелл проскользнула, как в горностаевую шубку. Она тотчас отпустила чашку.
— Ну, во-первых, — сказала она, — я бы не беспокоилась об этом. Что бы я сделала, я бы поискала другого…
— Меня это не беспокоит, — перебила Сандра.
— Я знаю, но что бы я сделала, я бы просто поискала себе…
Вращающаяся дверь из столовой повернулась, и в кухню вошла Бу-Бу Танненбаум, хозяйка дома. Маленькая, почти безбедрая девушка лет двадцати пяти, с неубранными, бесцветными, ломкими волосами, зачесанными за большие уши. Она была одета в джинсы до колен, черную водолазку, носки и мокасины. Если оставить в стороне ее шутливое прозвище, ее непривлекательность, то она обладала, с точки зрения, стоящей упоминания, не в меру проницательным взглядом сногсшибательной и целеустремленной девушки.
Она пошла к холодильнику и открыла его. Когда она глядела внутрь его, расставив ноги и положив руки на колени, то немелодично насвистывала сквозь зубы, отсчитывая такт небольшим раскованным маятниковым движением задницы. Сандра и миссис Снелл молчали. Миссис Снелл неторопливо затушила сигарету.
— Сандра. . .
— Да, мэм? — Сандра настороженно посмотрела поверх шляпы миссис Снелл.
— А пикулей больше нет? Я хочу принести ему пикуль.
— Он их съел, — рассудительно сообщила Сандра. — Он съел их прошлым вечером перед тем, как лечь спать. Осталось только два.
— О. Хорошо, я возьму немного, когда пойду на пристань. Я подумала, может быть, я смогу его отвлечь от ялика.
Бу-Бу закрыла дверцу холодильника и подошла к окну, выходящему на озеро.
— Нам нужно что-нибудь еще? — спросила она от окна.
— Только хлеб.
— Я оставила ваш чек на столе в холле, миссис Снелл. Спасибо.
— О. К., — сказала со смешком миссис Снелл. — Я слышала, что Лайонел пытается удрать.
—Определенно, похоже на то, — сказала Бу-Бу и сунула руки в задние карманы.
— По крайней мере, он убегает не очень далеко, — сказала миссис Снелл, снова со смешком.
Бу-Бу у окна слегка изменила позицию, так, чтобы не быть спиной к двум женщинам за столом.
— Нет, — сказала она и откинула волосы за ухо. Она добавила, чисто информативно:
— Он регулярно, с двух лет, выступает в поход. Но никогда слишком усердно.
Я думаю, что дальше всего он ушел, по крайней мере, в городе, это до мола в Центральном парке. Всего в паре кварталов от дома. Дальше всего или ближе всего, он никогда не путешествовал дальше парадной двери нашего дома. Он там торчал, чтобы попрощаться с отцом.
Обе женщины за столом рассмеялись.
— Мол, это место, где все катаются на коньках в Нью-Йорке, — общительно поделилась Сандра с миссис Снелл. — Дети и всякое такое.
— О! — сказала миссис Снелл.
— Ему было всего три года. Это было в прошлом году, — сказала Бу-Бу, доставая из бокового кармана джинсов пачку сигарет и коробку спичек. Она закурила сигарету, а две женщины оживленно смотрели на нее.
— Как же мы разволновались! Мы отправили на его поиски всю полицию.
— Они нашли его? — спросила миссис Снелл.
— Конечно, они нашли его! — презрительно сказала Сандра. — А ты как думаешь?
— Они нашли его в четверть одиннадцатого ночи, в середине… боже мой, февраля, я думаю. Ни одного ребенка в парке. Одни грабители, я думаю, и набор бродячих дегенератов. Он просто сидел на полу эстрады и катал шарик взад-вперед по трещине. Полузамерзший до смерти и глядящий…
— Боже правый! — сказала миссис Снелл. — Как же он это сделал? Я имею в виду, что было такое от чего он убегал?
Бу-Бу выпустила единственное неисправное кольцо дыма в оконное стекло.
— В тот день какой-то ребенок в парке подошел к нему с непостижимой дезинформацией: «От тебя воняет, малыш». По крайней мере, именно поэтому мы думаем, что он это сделал. Я не знаю, миссис Снелл. Это все слегка выше моего понимания.
— И давно это с ним? — спросила миссис Снелл. — То есть, я хочу сказать, давно это с ним?
— Да вот, в два с половиной, он нашел убежище под раковиной в подвале нашего многоквартирного дома, — начала Бу-Бу, переходя к биографии. — В прачечной. Наоми, как ее там, близкий друг его, сказала ему, что у нее в термосе червяк. По крайней мере, мы больше ничего от него не добились.
Бу- Бу вздохнула и отошла от окна, на кончике ее сигареты нарос пепел. Она уставилась на сетчатую дверь.
— Попробую еще раз, — сказала она в качестве прощания с обеими женщинами.
Они рассмеялись.
— Милдред, — все еще смеясь, сказала Сандра, адресуясь к миссис Снелл. — Если ты не поторопишься, то пропустишь автобус.
Бу-Бу затворила за собой сетчатую дверь.
Она стояла на небольшом склоне лужайки перед домом, а за ее спиной светило низкое ослепительное послеполуденное солнце. Ярдах в двухстах от нее ее сын Лайонел сидел на корме отцовского ялика. Привязанный, без грота и стакселя, ялик качался под идеальным прямым углом к дальнему концу пирса. В пятидесяти футах от него плавала перевернутая, потерянная или брошенная водная лыжа, но прогулочных лодок на озере не было видно; просто вид с кормы на местный пассажирский катер, направляющийся к пристани Лича. Бу-Бу обнаружила, что держать Лайонела постоянно в фокусе был несколько затруднительно. Солнце, хотя и не особенно жаркое, тем не менее, было таким ярким, что любое довольно далекое изображение, мальчика, лодки, казалось почти таким же колеблющимся и преломляющимся, как палка в воде. Через пару минут Бу-Бу позволила образу уйти. Она растоптала сигарету по-армейски и направилась к пирсу.
Стоял октябрь, и доски пирса уже не могли бить ей в лицо отраженным жаром. Она шла, насвистывая сквозь зубы: «Детка из Кентукки». Дойдя до конца пирса, она присела на корточки у правого края, были слышны ее колени, и посмотрела на Лайонела. Он был меньше, чем на расстоянии весла от нее. Он не поднял голову.
— Эй, — сказала Бу-Бу. — Друг. Пират. Грязный пес. Я вернулась.
Лайонел голову не поднял, но вдруг ему захотелось продемонстрировать способности морехода. Он повернул бесполезный румпель до упора вправо, а затем тут же дернул его обратно влево. Он не сводил глаз с палубы лодки.
— Это я, — сказала Бу-Бу. — Вице-адмирал Танненбаум. Урожденная Гласс. Прибыла проверить стермафор.
— Ты не адмирал, —был ответ. — Ты леди.
В его предложениях обычно был по крайней мере один перерыв из-за неправильного контроля над дыханием, так что часто его акцентированные слова вместо того, чтобы подниматься, опускались. Бу-Бу не только слушала его голос, она, казалось, наблюдала за ним.
— Кто тебе это сказал? Кто тебе сказал, что я не адмирал?
Лайонел ответил, но невнятно.
— Кто? — спросила Бу-Бу.
— Папочка.
Все еще сидя на корточках, Бу-Бу пропустила левую руку между скрещенных ног, и коснулась доски пирса, чтобы сохранить равновесие.
— Твой папочка славный парень, — сказала она, — но он, наверное, самая большая сухопутная салага, которую я знаю. Но совершенно верно, что, когда в порту, я леди. Мое истинное призвание, первое и последнее, всегда сдерживать….
— Ты не адмирал, — сказал Лайонел.
— Прошу прощения?
— Ты не адмирал. Ты всегда леди.
Наступило короткое молчание. Лайонел заполнил его, снова изменив курс своего судна. Он держал румпель двумя руками. На нем были шорты цвета хаки и чистая белая футболка с нарисованным краской на груди страусом Джеромом, играющим на скрипке. Мальчик сильно загорел, а его волосы, почти такие же, как у его матери по цвету и качеству, немного выгорели на макушке.
— Многие думают, что я не адмирал, — сказала Бу-Бу, наблюдая за ним. — Просто потому, что я не треплю языком об этом.
Сохраняя равновесие, она достала из бокового кармана джинсов сигарету и спички.
— У меня почти никогда не возникает соблазна обсудить с людьми мое звание. Особенно с маленькими мальчиками, которые даже не смотрят на меня, когда я с ними разговариваю. Меня бы выгнали с чертовой службы.
Не закурив сигареты, она вдруг встала на ноги, встала нецелесообразно прямо, сложила большим и указательным пальцами правой руки овал, поднесла овал ко рту и, в стиле казу, затрубила словно в рожок. Лайонел мгновенно поднял глаза. По всей вероятности, он знал, что призыв был ложным, но, тем не менее, казался сильно возбужденным; он открыл рот. Бу-Бу изобразила сигнал, странное сочетание
«Отбой» и «Подъем», трижды, без пауз. Затем церемониально отсалютовала противоположному берегу.
Когда она, наконец, снова заняла свое место на краю пирса, она, казалось, сделала это с максимальным сожалением, как будто только что ее растрогала одна из добродетелей военно-морской традиции, закрытой для публики и маленьких мальчиков. Какое-то время она смотрела на незначительный горизонт озера, а потом, казалось, вспомнила, что она не совсем одна. Она взглянула с почтением на Лайонела, чей рот все еще был открыт.
— Это был секретный сигнал горна, который разрешено слышать только адмиралам.
Она зажгла сигарету и театрально задула спичку тонкой, длинной струйкой дыма.
— Если бы кто-нибудь знал, что я позволила тебе услышать этот сигнал… — Она покачала головой. Она снова устремила секстант своего глаза на горизонт.
— Сделай это снова.
— Невозможно.
— Почему?
Бу-Бу пожала плечами.
— Во-первых, вокруг слишком много офицеров в низком ранге.
Она сменила позу, присев как индианка, скрестив ноги. Она подтянула носки.
— Я скажу тебе, что я сделаю, однако, — сказала она, как ни в чем не бывало. — Если ты скажешь мне, почему ты убегаешь, я протрублю во все тайные рожки, какие только знаю. Хорошо?
Лайонел немедленно посмотрел на палубу.
— Нет, — сказал он.
— Почему нет?
— Потому.
— Почему потому?
— Потому что я не хочу, — сказал Лайонел и дернул румпель чтобы подчеркнуть сказанное.
Бу-Бу прикрыла правую часть лица от сияния солнца.
— Ты сказал мне, что больше не будешь убегать, — сказала она. — Мы говорили об этом, и ты сказал мне, что все кончено. Ты мне обещал.
Лайонел ответил, но ответ до нее не дошел.
— Что? — спросила Бу-Бу.
— Я не обещал.
— Ах, да, ты обещал. Ты безусловно обещал.
Лайонел вернулся к управлению лодкой.
— Если ты адмирал, — сказал он, — то где твой флот?
— Мой флот. Я рада, что ты спросили меня об этом, — сказала Бу-Бу и начала спускаться в ялик.
— Убирайся! — приказал Лайонел, но не возвысив голос до визга и не поднимая головы.— Никому не позволено.
— Никому?
Нога Бу-Бу уже касалась носа лодки. Она послушно подняла ее и вернула обратно на уровень пирса.
— Совсем никому.
Она вернулась и снова села на индийский манер.
— Почему бы и нет?
Ответ Лайонела был полноценным, но опять же недостаточно громким.
— Кому никому? — спросила Бу-Бу.
— Потому что им нельзя.
Бу-Бу, не сводя глаз с мальчика, целую минуту ничего не говорила.
— Мне жаль это слышать, — сказала она наконец. — Мне бы очень хотелось спуститься в твою лодку. Я так тоскую по тебе. Я так скучаю по тебе. Я весь день была одна в доме, и мне не с кем было поговорить.
Лайонел не шевелил румпелем. Он изучал текстуру дерева на рукоятке.
— Ты можешь поговорить с Сандрой, — сказал он.
— Сандра занята, — сказала Бу-Бу. — В любом случае, я не хочу говорить с Сандрой, я хочу поговорить с тобой. Я хочу спуститься в твою лодку и поговорить с тобой.
— Ты можешь говорить оттуда.
— Что?
— Ты можешь говорить оттуда.
— Нет, я не могу. Это слишком большое расстояние. Я должна подойти поближе.
Лайонел повернул румпель.
— Никому не позволено сюда, — сказал он.
— Что?
— Никому не позволено сюда.
— Хорошо, расскажешь мне оттуда, почему ты убегаешь? — спросила Бу-Бу. — После того, как ты пообещал мне, что все кончено?
Пара очков для подводного плавания лежала на палубе ялика, рядом с носовым сиденьем. Вместо ответа Лайонел закрепил ремешок очков между большим и вторым пальцами правой ноги и ловким, быстрым движением выбросил очки за борт. Они сразу затонули.
— Это мило. Это конструктивно, — сказала Бу-Бу. — Они принадлежат твоему дяде Уэббу. О, он будет в восторге. — Она затянулась сигаретой. — Когда-то они принадлежали твоему дяде Сеймуру.
— Мне все равно.
— Я вижу это. Я вижу, что ты не видишь, — сказала Бу-Бу.
Ее сигарета была зажата между пальцами под особым углом; она горела в опасной близости от одной из бороздок ее суставов. Внезапно, почувствовав жар, она уронила сигарету в озеро. Затем она что-то достала из бокового кармана. Это был сверток размером с колоду карт, завернутый в белую бумагу и перевязанный зеленой лентой.
— Это брелок, — сказала она, чувствуя, как мальчик смотрит на нее снизу. — Такой же, как у папы. Но на нем гораздо больше ключей, чем у папы. У этого десять ключей.
Лайонел наклонился вперед на сидении, отпустив румпель. Он протянул руки, сложив ладони лодочкой.
— Бросишь? — спросил он. — Пожалуйста!
— Давай-ка посидим с минуту на своих местах, солнышко. Мне нужно кое-что обдумать. Мне следует выбросить этот брелок в озеро.
Лайонел уставился на нее с открытым ртом. Он закрыл рот.
— Это мое, — сказал он на убывающей ноте обоснованности.
Бу-Бу, глядя на него сверху вниз, пожала плечами.
— Мне все равно.
Лайонел медленно откинулся на спинку сиденья, наблюдая за матерью, и потянулся к румпелю. Его глаза отражали полное понимание, как и предполагала его мать.
— Вот.
Бу-Бу бросила ему пакет. Пакет приземлился прямо ему на колени. Он посмотрел на пакет, лежащий на коленях, взял его, посмотрел на него, держа в руке, и метнул его, как бейсбольный мяч, в озеро. Затем сразу же посмотрел на Бу-Бу, его глаза были наполнены не вызовом, а слезами. В следующее мгновение его рот исказился горизонтальной восьмеркой, и он громко заплакал.
Бу-Бу осторожно поднялась на ноги, как человек, у которого затекла нога в театре, и спустилась в лодку. Через мгновение она уже была на корме, с кормчим на коленях, и укачивала его, и целовала в затылок, и снабжала некоей информацией:
— Моряки не плачут, детка. Моряки никогда не плачут. Только когда их корабли тонут. Или, когда они терпят кораблекрушение, на плотах и все такое, и им нечего пить, кроме...
— Сандра сказала миссис Снелл, что папа большой, неряшливый жид.
Чуть заметно, но Бу-Бу вздрогнула, она подняла мальчика с коленей, поставила его перед собой и откинула ему волосы со лба.
— Она так сказала? — спросила она.
Лайонел с энтузиазмом закивал головой. Он придвинулся ближе, не переставая плакать, и встал у нее между колен.
— Ну, это еще не так ужасно, — сказала Бу-Бу, стиснув сына коленями и крепко обняв. — Это еще не самое плохое, что могло случиться.
Она нежно куснула его за мочку уха. — А ты знаешь, что такое жид, малыш?
Лайонел либо не хотел, либо не мог сразу заговорить. Во всяком случае, он дождался, пока икота после слез немного утихнет. Затем его ответ, приглушенный, но внятный, донесся до тепла шеи Бу-Бу.
— Это одна из тех штук, которой солдаты прикрываются, — сказал он. — Когда дерутся.
Чтобы лучше рассмотреть его, Бу-Бу слегка оттолкнула сына от себя. Затем она сунула неподконтрольную руку ему под зад в штанах, изрядно напугав мальчика, но почти тут же отдернула ее и чинно заправила ему рубашку.
— Скажу тебе, что мы будем делать, — сказала она. — Мы поедем в город и возьмем пикулей и хлеба, съедим пикули в машине, а потом поедем на станцию и заберем папу, а потом привезем папу домой и заставим его прокатить нас на лодке. Тебе придется помочь ему спустить паруса. ОК?
— ОК, — сказал Лайонел.
Они не пошли обратно в дом; они мчались. Лайонел выиграл.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
