Ю. Хартвиг Воздыхания

О, как я любила вас, бесполезные вещи,
дружба, любовь без границ, жертвы, добродетель
так редко встречающиеся, оплаченные с избытком,
и как я оплакивала каждое предательство, каждое
незаконное присвоение, каждое злоупотребление.

О, как я любила вас, ненужные вещи,
изображения, слова, цветы, милые лица,
каждый цветущий луг, закаты и рассветы,
о, как я любила вас, сил моих выше
и злило, что все это было излишне.

Оригинал:
https://poezja.org/wz/Hartwig_Julia/5865/Westchnienie

Очерки русской культуры Т.2 гл.14

Шекспир для смердов.

Вышла новая версия сонетов Шекспира, на этот раз его представляет поэт В. Гандельсман
https://www.facebook.com/photo/?fbid=10218875267060978&set=a.1020413678875
и которую в анонсе автор предлагает купить поклонникам его собственного искусства, не говоря уже за Шекспира.
Что может побудить поэта переводить неоднократно переведённое, в некоторых случаях – блистательно? Только ощущение родства и надежда, что удастся передать те черты подлинника, которым не суждено было пока обрести выражения в новом языке, во всяком случае, в полную силу. Случай Шекспира – особый. В нём каждый переводчик видит своё, настаивает на своём и отчасти оказывается прав, поскольку гений Шекспира снисходительно позволяет перетолковывать себя в любом духе, вплоть до сентиментальной умудрённости.
Пишет хвалебно автор предисловия В. Черешня. 
Во-первых, возникает вопрос - почему случай особый? Шекспир, поэт гениальный, но и Пушкин не промах, а Донн (в малых формах, таких, как сонет) значительно гениальней Шекспира. И никто из них не позволял перетолковывать себя в угоду глупым переводчикам или не гениальным поэтам. Или же они не умели излагать свои мысли, как полагают бесчисленные переводчики графоманы. Во-вторых, нельзя приписывать Шекспиру сентиментализм, появившийся в английской поэзии чуть позже, (и который разрушил гениальный поэт буколик, сентименталист по нашему - Р. Геррик), ибо там его не ночевало. Видимо Черешня путает сантимент с чувствами.

Какие же черты шекспировских сонетов оказались близки поэту Владимиру Гандельсману? На мой взгляд, самые существенные: энергия выражения мысли, её живость и глубина, кажущаяся парадоксальность, которая при ближайшем рассмотрении является самым точным и ёмким определением.

Возможно, эти черты действительно оказались близки не гениальному поэту Гандельсману, проблема в том, что перечисленное характеризует любого поэта выше определенного уровня.
И, вероятно, автор предисловия вспомнил, что сладкозвучный Маршак, переводя сонеты, последовательно и парадоксально уничтожил все парадоксы Шекспира, что и подвигло десятки переводчиков (наконец прочтя Барда в оригинале) выйти с новыми сводами сонетов, но тоже их там не обнаруживших.

Заканчивает он так:

А я закончу таким (возможно, спорным) утверждением: хороший перевод – это стихи переводчика, вдохновлённые оригиналом. С небольшой оговоркой: если оба они – поэты, желательно равновеликие, то есть сумевшие передать сходные мысли и чувства своим уникальным языком. Что в случае перевода избранных сонетов, несомненно, произошло. Валерий Черешня

          Здесь сказано, что перевод к оригиналу отношения не имеет. Но Гандельсман, как поэт равновелик Шекспиру. Утверждение более чем спорное.
Тем не менее, Шекспира ради, поглядим что же там натворил Гандельсман, после недавнего выхода в свет парадоксальных сонетов А. Штыпеля (еще одна из недавних попыток истолковать бедного Шекспира, вдохновляясь бессмертным оригиналом).
Лучшим примером извращения Шекспира уже является сонет 2

Прибегнем к классике, подстрочнику А. Шаракшанэ, который хоть задался целью прочесть реального Шекспира (чуть уточнив его).
    Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
    и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
    гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
      все будут считать лохмотьями;
   ( будет  лохмотьями цены не имеющими)
    тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
    где все богатство цветущих ( чувственных)дней,
    сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
    было бы жгучим ( всепожирающим) стыдом и пустой похвальбой.
    Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
    если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
    подытожит мой счет(а) и станет оправданием моей старости", --
    доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
    Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
    и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.

---

    * По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости.

Итак, первое на что следует обратить внимание, на характерную для Шекспира метафорику (то, что пустословы называют «духом» поэзии) и что по сути всего лишь поэтическая техника, характерная для его эпохи, а именно, сонет начинается с метафоры «военной» - осада, траншеи, а заканчивается метафорой «бухгалтерской» - подбивать счета, «бабки» как сейчас сказали бы поэты. И это тоже парадокс, характеризующий мышление эпохи Шекспира, ее «дух», когда Марксовское отчуждение от результатов труда только начиналось в зародышах капитализма, ибо было так -  сегодня ты сапоги шьешь в Гильдии, а завтра уже стоишь с копьем на стенах осажденного города.

И что же предлагает «гениальный» поэт Гандельсман?

Когда минует сорок зим, и бровь
нахмурится твоя, и красота
лица, к которой льнёт теперь любовь,
пожухнет, как опавший лист,– тогда

«Военную» метафору он не замечает, и почему хмурится бровь (одна причем, ср. «но сурово брови мы нахмурим») совершенно не понятно. Зато появляется бессмысленная метафора- любовь льнущая к лицу, хотя обычно льнут любовники лицами, которые тоже можно персонифицировать  конечно (как Нос, гуляющий по прошпекту), но в совершено другом стиле, другой эпохи.

чем оправдаешься? Где гордый взгляд,
и чувственность, и юность, и восторг?
В запавших ли глазах, где стыд растрат
с прожорливостью поведут свой торг?..

                               где стыд растрат
с прожорливостью поведут свой торг?..

Слово «свой» категорически лишнее, и этого не знают только переводчики дилетанты, но как понять парадокс «стыд растрат» и как он связан с прожорливостью, не понял бы даже Шекспир.

Но был бы ты воистину хвалим,
сказав: «Моё дитя перед тобой,
прекрасное,– и я оправдан им.
Мой юный возраст стал его судьбой».
Пусть в сыне разгорается твой жар,
когда ты холодеешь, дряхл и стар.

А вот «дряхл» полный синоним слову «стар».

Таким образом, перед нами полная поэтическая чепуха в столбик.

Слава богам, поэт пока еще не справился с полным сводом сонетов, но один из самых известных перевел:

Сонет 66. Подстрочник Шаракшанэ:

  Устав от всего этого, я взываю к успокоительной смерти, --
      устав видеть достоинство от роду нищим,
    ( видеть запустение в котором рожден нищий)
    и жалкое ничтожество, наряженное в роскошь,
    И тех , кто в нужде, не украшенных роскошью,
    и чистейшую веру, от которой злобно к несчастью отреклись,
    и позолоченные почести, позорно оказываемые недостойным,
    и девственную добродетель, которую грубо проституируют,
    и истинное совершенство, опозоренное с помощью лжи,
    и силу, которую шаткое правление сделало немощной,
    и искусство, которому власть связала язык,
    и блажь, с ученым видом руководящую знанием,
    и безыскусную честность, которую прозвали глупостью,
    и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, --
      устав от всего этого, я бы от этого ушел
   но меня останавливает, что умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве.

Словарь Шекспира, даже во гневе, вполне куртуазен, и даже несколько высокопарен, ибо в шекспировские времена хамили более изысканно, чем в нынешние.

Нам же предлагается крайне «энергичная» версия за счет экспрессивной лексики, известный прием современных переводчиков - бракоделов, не умеющих передать экспрессию иным способом

LXVI Не в силах прозябать, зову я смерть.
Несносно видеть, как скудеет знать,
и, озверев, роскошествует смерд,
и распинается с амвона блядь,
и продают невинность, как товар,
и в уши недоносков льют елей,
и оклеветывают светлый дар,
и власть дряхлеющая всё подлей,
и тошно видеть рабий горб творца,
и доброту в невольных слугах зла,
и над умом глумление глупца,
и простоту, что дурой прослыла.
Не в силах прозябать. Но длю свой срок,
чтоб друг не стал до срока одинок.

Прозябать означает - ничего не делать, зябнуть, остывая, лениться и т.п.
И тогда получается такой парадокс – Не в силах лениться бездельничая, я зову смерть.
«Скудение знати» означает, что автору тяжело смотреть, как знать беднеет имуществом или моральными качествами, хотя сам Шекспир, кажется, сочувствует нищим, простонародью.

Короче, смерд, блядь, недоноски, и тут же архаизм «оклеветывают», вместо нашего «клевещут» банальность «светлый дар», «дряхлеющая подлей», видимо, можно дряхлеть благородно, и тогда не сокрушаться, старея. Нет, это далеко не «интеллигентный» словарь Барда, а скорее, речь «смерда». Но дочитав до выражения, «рабий горб творца», остается задаться вопросом, чему же учил девушек в женском колледже города Пиккипси, штата Нью –Йорка наш поэт, если он ничего не понимает в поэзии Возрождения, явно эти девушки сейчас проголосовали за Демократическую Партию США или ушли в феминистки. Параллельно тревожит и автор предисловия к этому безобразию В. Месяц, о котором известно вот что со слов поэта простонародья А. Карпенко:

Вадим Месяц - неутомимый экспериментатор в русской литературе, полистилист, которому подвластны разнообразные творческие задачи. Каждая его новая книга неожиданна по жанру и исполнению. Это человек планетарного голоса, который пишет на русском языке. Дружба со многими выдающимися поэтами оказала влияние на творческие поиски Вадима Месяца. И эти поиски у него никогда не заканчиваются.
Александр Карпенко^[2].

Вот он что! Он с Гандельсманом дружит и получает влияние. Кюхельбекер тоже дружил с Пушкиным, голос которого, в отличие от Шекспира, всю планету не заполнил, но над Кюхлей смеялся весь Лицей, где ценили не очень «энергичную» поэзию, ибо стишков он писать так и не научился. А А. Карпенко дружит с В.Месяцем.
Или другими словами, какого бы не был уровня стихотворец Гандельсман  - великий, гениальный, выдающийся, значительный, популярный или просто графоман, невозможно поверить, что из под его собственного пера может выйти подобная чушь, которую он приписал Шекспиру,