![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Поговорим об одном стихотворении Бродского, написанном на английском языке. Известно, что у специалистов, бытующих на критике поэзии, оценка этой его языковой ипостаси особого восторга не вызвала, и Нобеля ему дали за эссеистику на английском же и статус потерпевшего от советской власти. Но нам кажется, что это стихотворение (как и весь сборник «So Forth») несколько опровергает ученых критиков и славистов, как и их эстетику восприятия великого поэта. Речь идет о «At the City Dump in Nantucket» - «На городской свалке Нантакета». И если бы это стихотворение написал не русский гений, а какой-то американский или английский поэт, то вполне возможно, что его бы захвалили, ибо оно поражает и совершено неожиданными метафорами, и словарем, которым владел разве что один У. Оден. Да и рифмы там вполне узнаваемые, это именно у него они почерпнуты, если вспомнить т. н. «sloppy rhymes» или диссонансные (в русском языке аналог ключ-кляч, нпр.). Но и у Лоуэлла –
Sea-monsters, upward angel, downward fish:
Unmaпied and coпoding, spare of flesh.
Предположим, что автор этого стихотворения Р. Лоуэлл, которого Бродский ценил крайне высоко. Хотя там есть места, характерные для метафорики Р. Уилбера, которого Бродский ценил не меньше.
Вот что пишет по этому поводу А. Грицман:
«Вероятно, единственное «по-настоящему американское» стихотворение — «На городской свалке в Нантакете», мрачноватое, с тяжёлым звуком, несколько нарочито сложно написанное, но всё же чудодейственно создающее чувство океана и почти геологического распада и гниения. Возникает ощущение, что оно связано или, может быть, навеяно знаменитым стихотворением Роберта Лоуэлла «Кладбище квакеров в Нантакете». Роберт Лоуэлл, как известно, был одним из любимых поэтов Бродского, который переводил его стихи. Свою знаменитую «Элегию» Бродский посвятил именно Лоуэллу».
http://www.vestnik-evropy.ru/issues/fifteen-years-later-brodsky-in-america-essay.html
Не совсем понятно, почему именно «единственное» и что это значит, но догадки или ощущения здесь излишни, поскольку это совершенно очевидно уже из названия. Да и существует отличное исследование С. Ковалева в сборнике НЛО (*ссылка в примечаниях), где эта отсылка к Лоуэллу возникает сразу;
«Характерные черты этих пейзажей: руины, обломки, развалины, фрагменты статуй - знаки умершей или умирающей культуры у позднего Бродского - все чаще заменяются знаками умирающей или деградирующей жизни как таковой. Описание развалин превращается в автоописание. Городская свалка в стихотворении Бродского целиком состоит из <знаков распада> и <знаков времени>, а предлог at в его названии делает автора если не участником, то непосредственным свидетелем того, как <бренное пожирается бренным> перед лицом времени - <неумолимо вздымащегося > океана. Эта универсальная картина распада, однако, имеет точные координаты, указанные в заглавии стихотворения. Оно отсылает не столько к реальному Нантакету-сохраняющему <новоанглийский дух> островку, лежащему в 30 милях от побережья Массачусетса, - сколько к одному из хрестоматийных стихотворений Р. Лоуэлла – «Квакерсое кладбище в Нантукете …»
https://www.poetryfoundation.org/poems/48984/the-quaker-graveyard-in-nantucket
Итак:
The perishable devours the perishable in broad daylight,
moribund in its turn in late November:
the seagulls, trashing the dump, are trying to outnumber
the snow, or have it at least delayed.
Две «оденовские» рифмы, но у того, как правило, такие рифмы мужские, изобретательный Бродский ухитряется рифмовать женской (November/outnumber), хотя английский читатель воспримет их как мужские. Слово moribund вряд ли встретишь в разговорной или академической речи, это периферия словаря. По крайней мере, нам оно встретилось впервые.
Или по-русски:
Бренное пожирает бренное средь бела дня (отметим фразеологизм «средь бела дня»)
агонизируя в свою очередь в позднем (но и – в упокоившемся) ноябре-
чайки, разоряя отбросы, стараются превзойти числом
снег, или хотя бы отсрочить его,
или другими словами, Апокалипсис начинается уже в первой строфе. Бродский уничтожает Бытие три раза.
The reckless primordial alphabet, savaging every which
way the oxygen wall, constitutes а preface
to an anarchy of the refuse:
In the beginning, there was а screech.
И здесь появляется головокружительная метафора, но возможная только у Бродского, Логотеиста.
Отсылка к его символу веры – в конце бытия все возвращается на круги своя и мир рассыпается на буквы алфавита, атомы речи, к варварству ( savage – варвар , ср. с его - «я христианин, потому что не варвар» и savaging –загрызть, затопотать, уничтожить) И последняя невероятная строфа - В Начале был Визг. Бродский вышел из Евангелия от Иоанна. А вот эта самая «анархия», это цитирование Уилбера ( нпр. - Из прочных домов, из анархии сердца..)
Беспечный первичный Алфавит, уничтожая всякое, что
близ стены кислорода, утверждает преамбулу
к анархии мусора –
в начале был Визг.
Далее;
In their stammering Ws one reads not the hunger but
the prurience of comma-sharp talons toward
what outlasts them, or else а tom-out
page's flight from the volume's fat,
Метафора продолжается, в игру вступает знак препинания наряду с заиканием W, и россыпью аллитерации, впрочем, это stammer пришло сюда из Одена, кажется, что все лучшее в английской поэзии пишет это стихотворение. Однако перевести это tom-out задача не простая, пока не вспомнишь аналог - tom-cat и выше - похотливые когти (А prurience тоже слово не самое употребительное) и тогда –
В их заикающихся W прочитывается не голод, но
похоть когтей острых, как запятые, к
тому, что их переживёт или к этому самцу отсутствия
исчезновению страниц из толстого тома,
Типичная игра с «наличием отсутствия» у Бродского.
Далее:
while some mad anemometer giddily spins its cups
like а haywire tea ceremony,
and the Atlantic is breasting grimly
with its athletic swells the darkening overcast
Игра продолжается вполне в духе Елизаветинской каламбурной поэзии метафизиков даже при полном отсутствии Бытия и сумасшедшего алфавита в нем. Поскольку в метафоре с чайной церемонией caps - естественно чашки, но в контексте алфавита это еще и Заглавные буквы. Но и воды Атлантики – земное, начинает вскармливать небесную твердь (обратим внимание на внутреннею «рифму» Antllantic / athletic, дух Божий начинает витать над Атлантикой, возможно отсылая к атлетам-атлантам, миру первичному и мифическому.
Пока некий анемометр легкомысленно вращает свои чашки
как при небрежной чайной церемонии,
и Атлантика угрюмo кормит грудью
своих атлетических вздутий мрачнеющие облака.
Единственная претензия, которую можно предъявить Бродскому, это «русская» ассонансная рифма cups /overcast. Но именно так он пытался влить яд русской просодии в ухо Призраку английской поэзии, перешедшей на верлибры абсолютной свободы от классической поэзии.
Возможно, по наивности или фанатичной преданности двум языкам. Или Языку.
Осталось процитировать того же С. Ковалева:
«…выбор сделан в пользу отчаяния. Даже <бездумный первобытный алфавит> (The reckless primordial alphabet) не служит источником поэтической надежды для логоцентриста Бродского, но является лишь <предисловием к анархии мусора> (constitutes а preface / to an anarchy of the refuse). Однако поэтика этого отчаяния сложнее. Отталкивание от лоуэлловского претекета придает стихотворению Бродского черты recusatio (отказа), а замена <кладбища > на <свалку > отслает к одному из образцовых примеров recusatio в американской поэзии ХХ в. - стихотворению У. Стивенса (1938) . Причем связь <На городской свалке в Нантакете> и <Человека на свалке> декларируется уже в названии стихотворения Бродского. Значимыми оказываются не только совпадение локусов и использование сходных грамматических форм для их обозначения, но и сам принцип трансформации чужого заглавия…»
Там же С. Ковалев проводит параллели со стихотворением У. Стивенса «Человек на свалке», по сути дела найдя место великому русскому поэту в Пантеоне выдающихся поэтов по другую сторону вод.
Автор этих строк в юности написал только одно более или менее приличное стихотворение, еще не прочтя Бродского, чтоб прочтя его, навсегда завязать с писанием стихов.
Неужели все так просто -
Снизу воды, сверху свод,
Голос жаждал отголоска
Тьму потряс во тьме и вот,
За народами народ
Отпадает, как короста,
Уточняя перевод.
Рифмой звонкою играет,
Мукой смертною томит.
Чья рука перебирает
Беспокойный алфавит?
Существует перевод этого стишка И. Бродского на русский язык. Но пера совершенно бездарного переводчика В. Куллэ, который не понял ни одного слова в оригинале и получилась полная бессмыслица и пустота в бесконечной степени, страшнее ада, описанного здесь Бродским, и где только поэт продолжает Игру Игр (как определил поэзию Бостонский поэт Г. Марговский), посему и говорить о том нечего.
Ох, не любят Бродского литераторы по обе стороны Атлантики.
Примечание:
*
https://www.academia.edu/11715213/%D0%94%D0%B2%D0%B5_%D1%81%D0%B2%D0%B0%D0%BB%D0%BA%D0%B8_%D0%B8_%D0%BE%D0%B4%D0%BD%D0%BE_%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B1%D0%B8%D1%89%D0%B5_%D0%9E_%D0%9B%D0%BE%D1%83%D1%8D%D0%BB%D0%BB%D0%B5_%D0%A1%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D1%81%D0%B5_%D0%B8_%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D1%81%D1%84%D0%BE%D1%80%D0%BC%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%B8_%D1%8D%D0%BB%D0%B5%D0%B3%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%B8_%D0%B2_At_the_City_Dump_in_Nantucket_
Sea-monsters, upward angel, downward fish:
Unmaпied and coпoding, spare of flesh.
Предположим, что автор этого стихотворения Р. Лоуэлл, которого Бродский ценил крайне высоко. Хотя там есть места, характерные для метафорики Р. Уилбера, которого Бродский ценил не меньше.
Вот что пишет по этому поводу А. Грицман:
«Вероятно, единственное «по-настоящему американское» стихотворение — «На городской свалке в Нантакете», мрачноватое, с тяжёлым звуком, несколько нарочито сложно написанное, но всё же чудодейственно создающее чувство океана и почти геологического распада и гниения. Возникает ощущение, что оно связано или, может быть, навеяно знаменитым стихотворением Роберта Лоуэлла «Кладбище квакеров в Нантакете». Роберт Лоуэлл, как известно, был одним из любимых поэтов Бродского, который переводил его стихи. Свою знаменитую «Элегию» Бродский посвятил именно Лоуэллу».
http://www.vestnik-evropy.ru/issues/fifteen-years-later-brodsky-in-america-essay.html
Не совсем понятно, почему именно «единственное» и что это значит, но догадки или ощущения здесь излишни, поскольку это совершенно очевидно уже из названия. Да и существует отличное исследование С. Ковалева в сборнике НЛО (*ссылка в примечаниях), где эта отсылка к Лоуэллу возникает сразу;
«Характерные черты этих пейзажей: руины, обломки, развалины, фрагменты статуй - знаки умершей или умирающей культуры у позднего Бродского - все чаще заменяются знаками умирающей или деградирующей жизни как таковой. Описание развалин превращается в автоописание. Городская свалка в стихотворении Бродского целиком состоит из <знаков распада> и <знаков времени>, а предлог at в его названии делает автора если не участником, то непосредственным свидетелем того, как <бренное пожирается бренным> перед лицом времени - <неумолимо вздымащегося > океана. Эта универсальная картина распада, однако, имеет точные координаты, указанные в заглавии стихотворения. Оно отсылает не столько к реальному Нантакету-сохраняющему <новоанглийский дух> островку, лежащему в 30 милях от побережья Массачусетса, - сколько к одному из хрестоматийных стихотворений Р. Лоуэлла – «Квакерсое кладбище в Нантукете …»
https://www.poetryfoundation.org/poems/48984/the-quaker-graveyard-in-nantucket
Итак:
The perishable devours the perishable in broad daylight,
moribund in its turn in late November:
the seagulls, trashing the dump, are trying to outnumber
the snow, or have it at least delayed.
Две «оденовские» рифмы, но у того, как правило, такие рифмы мужские, изобретательный Бродский ухитряется рифмовать женской (November/outnumber), хотя английский читатель воспримет их как мужские. Слово moribund вряд ли встретишь в разговорной или академической речи, это периферия словаря. По крайней мере, нам оно встретилось впервые.
Или по-русски:
Бренное пожирает бренное средь бела дня (отметим фразеологизм «средь бела дня»)
агонизируя в свою очередь в позднем (но и – в упокоившемся) ноябре-
чайки, разоряя отбросы, стараются превзойти числом
снег, или хотя бы отсрочить его,
или другими словами, Апокалипсис начинается уже в первой строфе. Бродский уничтожает Бытие три раза.
The reckless primordial alphabet, savaging every which
way the oxygen wall, constitutes а preface
to an anarchy of the refuse:
In the beginning, there was а screech.
И здесь появляется головокружительная метафора, но возможная только у Бродского, Логотеиста.
Отсылка к его символу веры – в конце бытия все возвращается на круги своя и мир рассыпается на буквы алфавита, атомы речи, к варварству ( savage – варвар , ср. с его - «я христианин, потому что не варвар» и savaging –загрызть, затопотать, уничтожить) И последняя невероятная строфа - В Начале был Визг. Бродский вышел из Евангелия от Иоанна. А вот эта самая «анархия», это цитирование Уилбера ( нпр. - Из прочных домов, из анархии сердца..)
Беспечный первичный Алфавит, уничтожая всякое, что
близ стены кислорода, утверждает преамбулу
к анархии мусора –
в начале был Визг.
Далее;
In their stammering Ws one reads not the hunger but
the prurience of comma-sharp talons toward
what outlasts them, or else а tom-out
page's flight from the volume's fat,
Метафора продолжается, в игру вступает знак препинания наряду с заиканием W, и россыпью аллитерации, впрочем, это stammer пришло сюда из Одена, кажется, что все лучшее в английской поэзии пишет это стихотворение. Однако перевести это tom-out задача не простая, пока не вспомнишь аналог - tom-cat и выше - похотливые когти (А prurience тоже слово не самое употребительное) и тогда –
В их заикающихся W прочитывается не голод, но
похоть когтей острых, как запятые, к
тому, что их переживёт или к этому самцу отсутствия
исчезновению страниц из толстого тома,
Типичная игра с «наличием отсутствия» у Бродского.
Далее:
while some mad anemometer giddily spins its cups
like а haywire tea ceremony,
and the Atlantic is breasting grimly
with its athletic swells the darkening overcast
Игра продолжается вполне в духе Елизаветинской каламбурной поэзии метафизиков даже при полном отсутствии Бытия и сумасшедшего алфавита в нем. Поскольку в метафоре с чайной церемонией caps - естественно чашки, но в контексте алфавита это еще и Заглавные буквы. Но и воды Атлантики – земное, начинает вскармливать небесную твердь (обратим внимание на внутреннею «рифму» Antllantic / athletic, дух Божий начинает витать над Атлантикой, возможно отсылая к атлетам-атлантам, миру первичному и мифическому.
Пока некий анемометр легкомысленно вращает свои чашки
как при небрежной чайной церемонии,
и Атлантика угрюмo кормит грудью
своих атлетических вздутий мрачнеющие облака.
Единственная претензия, которую можно предъявить Бродскому, это «русская» ассонансная рифма cups /overcast. Но именно так он пытался влить яд русской просодии в ухо Призраку английской поэзии, перешедшей на верлибры абсолютной свободы от классической поэзии.
Возможно, по наивности или фанатичной преданности двум языкам. Или Языку.
Осталось процитировать того же С. Ковалева:
«…выбор сделан в пользу отчаяния. Даже <бездумный первобытный алфавит> (The reckless primordial alphabet) не служит источником поэтической надежды для логоцентриста Бродского, но является лишь <предисловием к анархии мусора> (constitutes а preface / to an anarchy of the refuse). Однако поэтика этого отчаяния сложнее. Отталкивание от лоуэлловского претекета придает стихотворению Бродского черты recusatio (отказа), а замена <кладбища > на <свалку > отслает к одному из образцовых примеров recusatio в американской поэзии ХХ в. - стихотворению У. Стивенса
Там же С. Ковалев проводит параллели со стихотворением У. Стивенса «Человек на свалке», по сути дела найдя место великому русскому поэту в Пантеоне выдающихся поэтов по другую сторону вод.
Автор этих строк в юности написал только одно более или менее приличное стихотворение, еще не прочтя Бродского, чтоб прочтя его, навсегда завязать с писанием стихов.
Неужели все так просто -
Снизу воды, сверху свод,
Голос жаждал отголоска
Тьму потряс во тьме и вот,
За народами народ
Отпадает, как короста,
Уточняя перевод.
Рифмой звонкою играет,
Мукой смертною томит.
Чья рука перебирает
Беспокойный алфавит?
Существует перевод этого стишка И. Бродского на русский язык. Но пера совершенно бездарного переводчика В. Куллэ, который не понял ни одного слова в оригинале и получилась полная бессмыслица и пустота в бесконечной степени, страшнее ада, описанного здесь Бродским, и где только поэт продолжает Игру Игр (как определил поэзию Бостонский поэт Г. Марговский), посему и говорить о том нечего.
Ох, не любят Бродского литераторы по обе стороны Атлантики.
Примечание:
*
https://www.academia.edu/11715213/%D0%94%D0%B2%D0%B5_%D1%81%D0%B2%D0%B0%D0%BB%D0%BA%D0%B8_%D0%B8_%D0%BE%D0%B4%D0%BD%D0%BE_%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B1%D0%B8%D1%89%D0%B5_%D0%9E_%D0%9B%D0%BE%D1%83%D1%8D%D0%BB%D0%BB%D0%B5_%D0%A1%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D1%81%D0%B5_%D0%B8_%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D1%81%D1%84%D0%BE%D1%80%D0%BC%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%B8_%D1%8D%D0%BB%D0%B5%D0%B3%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%B8_%D0%B2_At_the_City_Dump_in_Nantucket_
