![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
О падении поэтической техники русской поэзии в первой четверти нашего века AD.
Заметки не полях публикации в Иностранной Литературе №5 за 2023 год.
Давно не брали мы в руки шашек, но эта публикация затмила все прежние в той же рубрике, которую ведет теперь А. Корчевский и требует немедля опорочить ее.
Речь идет о стихотворении П. Б. Шелли «Озимандис»:
Ozymandias
I met a traveller from an antique land,
Who said— “Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert.... Near them, on the sand,
Half sunk a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed;
And on the pedestal, these words appear:
My name is Ozymandias, King of Kings;
Look on my Works, ye Mighty, and despair!
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal Wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.”
Сказано там следующее:
Я встретил путника из древней страны,
Кто сказал: «Две огромные каменные ноги без туловища
Стоят в пустыне.... Возле них на песке
Можно видеть полупогруженное лицо, чье мрачное выражение,
И морщинистая губа, и холодная властная усмешка,
Говорят о том, что его скульптор хорошо читал страсти (обуревавшие владельца лица)
Которые еще живут, отпечатанные на этой безжизненности, (включая)
Руку, насмехавшаяся над страстями, и сердце, питавшее их;
А на постаменте появляются такие слова:
Меня зовут Озимандис, Царь царей;
Взгляни на мои дела, ты, Могущество, и отчайся!
Ничего кроме останков не осталось. Вокруг распавшихся
Останков этого колоссального Обломка, бескрайняя и голая
Простирается далеко заброшенная гладь песков».
Интонация стишка торжественная, тяжелой стопой, фигурально выражаясь, под стать описываемому монументу. Безусловно, по разряду благозвучия компенсирующего тяжеловесность, надо отметить аллитерации: stone, stand, sand, sunk и в финале:
colossal, boundless lone and level и еще кое-где. Понятно, что этот сонет развернутая метафора бренности рода человеческого, включая его Царей. В качестве досужего размышления, можно обратить внимание на обращение на постаменте, кому оно адресовано - ye Mighty.
Это Ye можно перевести как – ты, вы или это просто архаический артикль (the) указывающий на конкретного Mighty, а не на владык мира сего. Тогда стишок приобретает некое измерение. Но настаивать не будем. Хотя в сети есть догадка: «They are inscribed rather than spoken, but in a sense, the words ‘My name is Ozymandias, king of kings: / Look on my works, ye Mighty, and despair!’ give us a third speaker within this short poem.» или «….дает нам третьего персонажа в таком коротком стихотворении»
Т. е. в стишке появляется еще один персонаж, а в преамбуле сам Корчевский пишет, видимо, как и мы, нашедшие это высказывание, и включив его в преамбулу без ссылки: «О сонете Шелли можно сказать, что он чрезвычайно “перенаселен”. В сравнительно коротком стихотворении действуют целых четыре персонажа: автор, встреченный им путешественник, безымянный ваятель и сам Озимандис, Рамзес II…»
Так есть ли пятый персонаж? Хотя в том же источнике (https://interestingliterature.com/2021/07/look-on-my-works-ye-mighty-and-despair-meaning-analysis/#:~:text=Published%20in%20The%20Examiner%20on,by%20an%20ancient%20Egyptian%20ruler) написано, что в набросках к сонету надпись на постаменте обращена к сильным мира сего.
Вопрос этот заинтересовал не только нас, но и англоязычных читателей, https://literature.stackexchange.com/questions/23875/in-ozymandias-who-is-the-ye-in-the-line-look-on-my-works-ye-mighty-and-des, из чего выходит, что при переводе архаика не помешает.
Закончив с дежурным началом, где непременно прилагается история написания стихотворения, Корчевский предлагает критерии, по которым он будет критиковать предшественников и коих, следовательно, исполняя свой вариант, он будет придерживаться.
Он пишет:
В 1893 году появляется перевод “Озимандии”, выполненный Константином Бальмонтом. Пренебрегая необычной рифмовкой сонета у Шелли, Бальмонт заменяет пятистопный ямб на шестистопный — так, вероятно, было привычнее. Корней Чуковский по поводу бальмонтовской “Озимандии” говорил, что переводчик заменил Шелли на некоего поэта Шельмонта, предпочитающего интонации, типичные для самого переводчика. Традицию перевода “Озимандии” шестистопным ямбом продолжил Валерий Брюсов, чья версия, опубликованная в 1916 году, звучит точнее и строже бальмонтовских вариаций, в которых не было даже попыток следовать исходной форме модифицированного сонета. Интересны позднейшие поиски В. Микушевича и В. Левика, в переводах которых заметно большее внимание к форме оригинала. Впрочем, все перечисленные переводчики применяли произвольное чередование “мужских” и “женских” окончаний в строках; тогда как в оригинале, и это типично для английского сонета
Или другими словами, критериями будет форма (количество стоп, вид рифм) а не содержание. Возможно, это правильно, ибо все участники турнира в Блуа Иностранной Литературы содержание изложили худо-бедно, если, конечно, исключить остальные вторичные признаки поэтического высказывания, как например, лексику.
Итак, представлены 3 века перевода, «три школы».
19 век с явно беспомощными переводами переводчиков дурных, как давно известно. Опуская пересказ в столбик первопроходицы Анны Барыковой (1886) сразу перейдем к
Озимандия
Я встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
“Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!”
Кругом нет ничего... Глубокое молчанье...
Пустыня мертвая... И небеса над ней...
Перевод Константина Бальмонта (1893)
Здесь видно, как возвышенность стиля вредна для простого поэта Шелли и как рифма пламень высекается из камня, а прилагательное Мощный вообще ни к Царскому Селу, ни к древнему городу в пустыне, с многозначительными многоточиями там, где вокруг обломков должны, видимо, собраться все королевские особы,
Озимандия
Мне путник встретился, из древних стран прибывший.
“В пустыне, — он сказал, — две каменных ноги
Стоят, а подле них обломок, сохранивший
Черты лица, лежит, зарывшийся в пески.
Чело и складка губ, изогнутых надменно,
Гласят, что их творец знал глубь страстей и дум
(Что пережили ряд столетий в груде тленной),
Ту руку двигавших, тот направлявших ум.
На пьедестале есть еще слова: “Склоняйтесь!
Се — Озимандия, кто назван Царь Царей.
Мои дела, цари, узрите — и отчайтесь!”
Нет больше ничего. Вокруг больших камней
Безбрежность, пустота, и тянутся далёко
Лишь ровные пески, куда ни глянет око.
Перевод Валерия Брюсова (1916)
Тут возникает вопрос последовательности при использовании архаики. Если сказал – чело , то почему «губы» а не уста? И тянет ли на архаику выражение «глубь дум»? Или это размерное косноязычие несмотря на поблажку себе шестистопником или более того. Однако это, пожалуй, единственный грамотный текст в подборке.
20 век перевода представляют высокопрофессиональный переводчик Левик, у которого случались явные удачи, и явный дилетант из профессионалов Микушевич, у которого не найдешь ни одного удачного перевода.
Озимандия
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног — разбитый лик, чей властный взгляд
Исполнен столь насмешливой гордыни,
Что можно восхититься мастерством,
Которое в таких сердцах читало,
Запечатлев живое в неживом.
И письмена взывают с пьедестала:
“Я Озимандия. Я царь царей.
Моей державе в мире места мало”.
Все рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней.
Перевод Владимира Микушевича (1975)
Если обратить взгляды ликов наших читателей на это текст, то можно заметить, что мастерством переводчика восхититься совершенно невозможно ввиду некоей бессвязности речи или заявления, что державе мало места и потому она рушит все остальные. Полная ахинея, как почти всегда у этого литератора.
Озимандиа
Мне странник рассказал: в полуденной пустыне
Я видел — две ноги громадные стоят,
И не найти ни рук, ни туловища ныне.
В песке — кусок лица. Жестокий, властный взгляд.
Свидетельствует рот о дьявольской гордыне.
Так, жар чужой резцом похитив смело,
Живое в неживом художник воссоздал.
Но прахом стал колосс, распались дух и тело,
Лишь надпись сохранил надменный пьедестал:
“Я — Озимандиа, я царь земных царей.
Бессильна мощь земных владык пред волею моей”.
И что ж! Кругом следы гигантского крушенья,
Бесплодный, выжженный простор нагих степей,
И стелется песок без жизни, без движенья.
Перевод Вильгельма Левика (1977)
Еще один вполне грамотный текст, хотя метафора про «надменный пьедестал» несколько коробит, как и степь вместо пустыни. Интересно, о каком «гигантском крушении» идет здесь речь…
Век 21 представляет сам А. Корчевский, который противопоставляет иным векам приоритет формы над содержанием. И, действительно, он все сохранил вплоть до мужских рифм! Но лексика…
Однажды странник предо мной возник
И рассказал: есть пара жутких ног
Готическое начало. Когда странник предстает пред рассказчиком, как черт из табакерки, после чего не удивляют «жуткие ноги».
Пустыни посреди, а возле них
Скол статуи лежит, что уберег
Вот этот литератор-дилетант понимает разницу между ликом и лицом, хотя многие профи путают эти два слова до сих пор. Но осколок (скол?) это тоже не лицо, а уста при крушении поэзии Шелли могут и на зад сползти.
Издевку уст, надменность ледяных
Глазниц, и властный лоб. — Так мастерство
Творца живет, хоть мертвого мертвей
Живет то, что мертвее мертвого, это явно парадокс и оживляет стишок, но что это значит «мертвого мертвей», видимо , это сказано по сколку с выражения «Ленин живее всех живых», и зачем менять стиль на разговорный, когда все соперники изъясняются помпезно.
И скульптор сам, и господин его!
А с камня знаки проступают въявь:
Кажется, слово «въявь» здесь более, чем лишнее.
“Я гордый Озимандис, Царь Царей;
Зри мой Триумф и чаянья оставь”.
Но никого окрест. Вокруг руин
Гиганта — гол и жаден, словно ржавь,
Песок безбрежный тянется один.
Вообще говоря, закавычить монолог следовало выше, как в оригинале, это тоже важный элемент композиции сюжета.
Но тут, конечно, возникает вопрос что такое это «ржавь»… благо гугл в помощь:
Ржавь Викисловарь https://ru.wiktionary.org › wiki › р...
красно-бурый налёт на поверхности железа, образующийся вследствие медленного окисления и разрушающе действующий на металл ◇ Отсутствует пример употребления
или
Ржавь - https://borderlands.fandom.com › Р...
Ржавь – это смесь помойки и кладбища заброшенных кораблей. Корабли тут расположены везде; большие, маленькие, железные, перевернутые, разорванные пополам.
И что же мы имеем в результате ристалища? Явный Закат Иностранной Литературы, как цивилизационное явление. Анонс номера 9 за этот год обещает продолжение аннексии западно-европейской поэзии и вряд ли наши санкции способны остановить эту поэтическую спецоперацию в рубрике «Вглубь Перевода»,
Давно не брали мы в руки шашек, но эта публикация затмила все прежние в той же рубрике, которую ведет теперь А. Корчевский и требует немедля опорочить ее.
Речь идет о стихотворении П. Б. Шелли «Озимандис»:
Ozymandias
I met a traveller from an antique land,
Who said— “Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert.... Near them, on the sand,
Half sunk a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed;
And on the pedestal, these words appear:
My name is Ozymandias, King of Kings;
Look on my Works, ye Mighty, and despair!
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal Wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.”
Сказано там следующее:
Я встретил путника из древней страны,
Кто сказал: «Две огромные каменные ноги без туловища
Стоят в пустыне.... Возле них на песке
Можно видеть полупогруженное лицо, чье мрачное выражение,
И морщинистая губа, и холодная властная усмешка,
Говорят о том, что его скульптор хорошо читал страсти (обуревавшие владельца лица)
Которые еще живут, отпечатанные на этой безжизненности, (включая)
Руку, насмехавшаяся над страстями, и сердце, питавшее их;
А на постаменте появляются такие слова:
Меня зовут Озимандис, Царь царей;
Взгляни на мои дела, ты, Могущество, и отчайся!
Ничего кроме останков не осталось. Вокруг распавшихся
Останков этого колоссального Обломка, бескрайняя и голая
Простирается далеко заброшенная гладь песков».
Интонация стишка торжественная, тяжелой стопой, фигурально выражаясь, под стать описываемому монументу. Безусловно, по разряду благозвучия компенсирующего тяжеловесность, надо отметить аллитерации: stone, stand, sand, sunk и в финале:
colossal, boundless lone and level и еще кое-где. Понятно, что этот сонет развернутая метафора бренности рода человеческого, включая его Царей. В качестве досужего размышления, можно обратить внимание на обращение на постаменте, кому оно адресовано - ye Mighty.
Это Ye можно перевести как – ты, вы или это просто архаический артикль (the) указывающий на конкретного Mighty, а не на владык мира сего. Тогда стишок приобретает некое измерение. Но настаивать не будем. Хотя в сети есть догадка: «They are inscribed rather than spoken, but in a sense, the words ‘My name is Ozymandias, king of kings: / Look on my works, ye Mighty, and despair!’ give us a third speaker within this short poem.» или «….дает нам третьего персонажа в таком коротком стихотворении»
Т. е. в стишке появляется еще один персонаж, а в преамбуле сам Корчевский пишет, видимо, как и мы, нашедшие это высказывание, и включив его в преамбулу без ссылки: «О сонете Шелли можно сказать, что он чрезвычайно “перенаселен”. В сравнительно коротком стихотворении действуют целых четыре персонажа: автор, встреченный им путешественник, безымянный ваятель и сам Озимандис, Рамзес II…»
Так есть ли пятый персонаж? Хотя в том же источнике (https://interestingliterature.com/2021/07/look-on-my-works-ye-mighty-and-despair-meaning-analysis/#:~:text=Published%20in%20The%20Examiner%20on,by%20an%20ancient%20Egyptian%20ruler) написано, что в набросках к сонету надпись на постаменте обращена к сильным мира сего.
Вопрос этот заинтересовал не только нас, но и англоязычных читателей, https://literature.stackexchange.com/questions/23875/in-ozymandias-who-is-the-ye-in-the-line-look-on-my-works-ye-mighty-and-des, из чего выходит, что при переводе архаика не помешает.
Закончив с дежурным началом, где непременно прилагается история написания стихотворения, Корчевский предлагает критерии, по которым он будет критиковать предшественников и коих, следовательно, исполняя свой вариант, он будет придерживаться.
Он пишет:
В 1893 году появляется перевод “Озимандии”, выполненный Константином Бальмонтом. Пренебрегая необычной рифмовкой сонета у Шелли, Бальмонт заменяет пятистопный ямб на шестистопный — так, вероятно, было привычнее. Корней Чуковский по поводу бальмонтовской “Озимандии” говорил, что переводчик заменил Шелли на некоего поэта Шельмонта, предпочитающего интонации, типичные для самого переводчика. Традицию перевода “Озимандии” шестистопным ямбом продолжил Валерий Брюсов, чья версия, опубликованная в 1916 году, звучит точнее и строже бальмонтовских вариаций, в которых не было даже попыток следовать исходной форме модифицированного сонета. Интересны позднейшие поиски В. Микушевича и В. Левика, в переводах которых заметно большее внимание к форме оригинала. Впрочем, все перечисленные переводчики применяли произвольное чередование “мужских” и “женских” окончаний в строках; тогда как в оригинале, и это типично для английского сонета
Или другими словами, критериями будет форма (количество стоп, вид рифм) а не содержание. Возможно, это правильно, ибо все участники турнира в Блуа Иностранной Литературы содержание изложили худо-бедно, если, конечно, исключить остальные вторичные признаки поэтического высказывания, как например, лексику.
Итак, представлены 3 века перевода, «три школы».
19 век с явно беспомощными переводами переводчиков дурных, как давно известно. Опуская пересказ в столбик первопроходицы Анны Барыковой (1886) сразу перейдем к
Озимандия
Я встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
“Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!”
Кругом нет ничего... Глубокое молчанье...
Пустыня мертвая... И небеса над ней...
Перевод Константина Бальмонта (1893)
Здесь видно, как возвышенность стиля вредна для простого поэта Шелли и как рифма пламень высекается из камня, а прилагательное Мощный вообще ни к Царскому Селу, ни к древнему городу в пустыне, с многозначительными многоточиями там, где вокруг обломков должны, видимо, собраться все королевские особы,
Озимандия
Мне путник встретился, из древних стран прибывший.
“В пустыне, — он сказал, — две каменных ноги
Стоят, а подле них обломок, сохранивший
Черты лица, лежит, зарывшийся в пески.
Чело и складка губ, изогнутых надменно,
Гласят, что их творец знал глубь страстей и дум
(Что пережили ряд столетий в груде тленной),
Ту руку двигавших, тот направлявших ум.
На пьедестале есть еще слова: “Склоняйтесь!
Се — Озимандия, кто назван Царь Царей.
Мои дела, цари, узрите — и отчайтесь!”
Нет больше ничего. Вокруг больших камней
Безбрежность, пустота, и тянутся далёко
Лишь ровные пески, куда ни глянет око.
Перевод Валерия Брюсова (1916)
Тут возникает вопрос последовательности при использовании архаики. Если сказал – чело , то почему «губы» а не уста? И тянет ли на архаику выражение «глубь дум»? Или это размерное косноязычие несмотря на поблажку себе шестистопником или более того. Однако это, пожалуй, единственный грамотный текст в подборке.
20 век перевода представляют высокопрофессиональный переводчик Левик, у которого случались явные удачи, и явный дилетант из профессионалов Микушевич, у которого не найдешь ни одного удачного перевода.
Озимандия
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног — разбитый лик, чей властный взгляд
Исполнен столь насмешливой гордыни,
Что можно восхититься мастерством,
Которое в таких сердцах читало,
Запечатлев живое в неживом.
И письмена взывают с пьедестала:
“Я Озимандия. Я царь царей.
Моей державе в мире места мало”.
Все рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней.
Перевод Владимира Микушевича (1975)
Если обратить взгляды ликов наших читателей на это текст, то можно заметить, что мастерством переводчика восхититься совершенно невозможно ввиду некоей бессвязности речи или заявления, что державе мало места и потому она рушит все остальные. Полная ахинея, как почти всегда у этого литератора.
Озимандиа
Мне странник рассказал: в полуденной пустыне
Я видел — две ноги громадные стоят,
И не найти ни рук, ни туловища ныне.
В песке — кусок лица. Жестокий, властный взгляд.
Свидетельствует рот о дьявольской гордыне.
Так, жар чужой резцом похитив смело,
Живое в неживом художник воссоздал.
Но прахом стал колосс, распались дух и тело,
Лишь надпись сохранил надменный пьедестал:
“Я — Озимандиа, я царь земных царей.
Бессильна мощь земных владык пред волею моей”.
И что ж! Кругом следы гигантского крушенья,
Бесплодный, выжженный простор нагих степей,
И стелется песок без жизни, без движенья.
Перевод Вильгельма Левика (1977)
Еще один вполне грамотный текст, хотя метафора про «надменный пьедестал» несколько коробит, как и степь вместо пустыни. Интересно, о каком «гигантском крушении» идет здесь речь…
Век 21 представляет сам А. Корчевский, который противопоставляет иным векам приоритет формы над содержанием. И, действительно, он все сохранил вплоть до мужских рифм! Но лексика…
Однажды странник предо мной возник
И рассказал: есть пара жутких ног
Готическое начало. Когда странник предстает пред рассказчиком, как черт из табакерки, после чего не удивляют «жуткие ноги».
Пустыни посреди, а возле них
Скол статуи лежит, что уберег
Вот этот литератор-дилетант понимает разницу между ликом и лицом, хотя многие профи путают эти два слова до сих пор. Но осколок (скол?) это тоже не лицо, а уста при крушении поэзии Шелли могут и на зад сползти.
Издевку уст, надменность ледяных
Глазниц, и властный лоб. — Так мастерство
Творца живет, хоть мертвого мертвей
Живет то, что мертвее мертвого, это явно парадокс и оживляет стишок, но что это значит «мертвого мертвей», видимо , это сказано по сколку с выражения «Ленин живее всех живых», и зачем менять стиль на разговорный, когда все соперники изъясняются помпезно.
И скульптор сам, и господин его!
А с камня знаки проступают въявь:
Кажется, слово «въявь» здесь более, чем лишнее.
“Я гордый Озимандис, Царь Царей;
Зри мой Триумф и чаянья оставь”.
Но никого окрест. Вокруг руин
Гиганта — гол и жаден, словно ржавь,
Песок безбрежный тянется один.
Вообще говоря, закавычить монолог следовало выше, как в оригинале, это тоже важный элемент композиции сюжета.
Но тут, конечно, возникает вопрос что такое это «ржавь»… благо гугл в помощь:
Ржавь Викисловарь https://ru.wiktionary.org › wiki › р...
красно-бурый налёт на поверхности железа, образующийся вследствие медленного окисления и разрушающе действующий на металл ◇ Отсутствует пример употребления
или
Ржавь - https://borderlands.fandom.com › Р...
Ржавь – это смесь помойки и кладбища заброшенных кораблей. Корабли тут расположены везде; большие, маленькие, железные, перевернутые, разорванные пополам.
И что же мы имеем в результате ристалища? Явный Закат Иностранной Литературы, как цивилизационное явление. Анонс номера 9 за этот год обещает продолжение аннексии западно-европейской поэзии и вряд ли наши санкции способны остановить эту поэтическую спецоперацию в рубрике «Вглубь Перевода»,
no subject
по сколку - по столку...