![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Очерки русской культуры Т.2 гл.14
Шекспир для смердов.
Вышла новая версия сонетов Шекспира, на этот раз его представляет поэт В. Гандельсман
https://www.facebook.com/photo/?fbid=10218875267060978&set=a.1020413678875
и которую в анонсе автор предлагает купить поклонникам его собственного искусства, не говоря уже за Шекспира.
Что может побудить поэта переводить неоднократно переведённое, в некоторых случаях – блистательно? Только ощущение родства и надежда, что удастся передать те черты подлинника, которым не суждено было пока обрести выражения в новом языке, во всяком случае, в полную силу. Случай Шекспира – особый. В нём каждый переводчик видит своё, настаивает на своём и отчасти оказывается прав, поскольку гений Шекспира снисходительно позволяет перетолковывать себя в любом духе, вплоть до сентиментальной умудрённости.
Пишет хвалебно автор предисловия В. Черешня.
Во-первых, возникает вопрос - почему случай особый? Шекспир, поэт гениальный, но и Пушкин не промах, а Донн (в малых формах, таких, как сонет) значительно гениальней Шекспира. И никто из них не позволял перетолковывать себя в угоду глупым переводчикам или не гениальным поэтам. Или же они не умели излагать свои мысли, как полагают бесчисленные переводчики графоманы. Во-вторых, нельзя приписывать Шекспиру сентиментализм, появившийся в английской поэзии чуть позже, (и который разрушил гениальный поэт буколик, сентименталист по нашему - Р. Геррик), ибо там его не ночевало. Видимо Черешня путает сантимент с чувствами.
Какие же черты шекспировских сонетов оказались близки поэту Владимиру Гандельсману? На мой взгляд, самые существенные: энергия выражения мысли, её живость и глубина, кажущаяся парадоксальность, которая при ближайшем рассмотрении является самым точным и ёмким определением.
Возможно, эти черты действительно оказались близки не гениальному поэту Гандельсману, проблема в том, что перечисленное характеризует любого поэта выше определенного уровня.
И, вероятно, автор предисловия вспомнил, что сладкозвучный Маршак, переводя сонеты, последовательно и парадоксально уничтожил все парадоксы Шекспира, что и подвигло десятки переводчиков (наконец прочтя Барда в оригинале) выйти с новыми сводами сонетов, но тоже их там не обнаруживших.
Заканчивает он так:
А я закончу таким (возможно, спорным) утверждением: хороший перевод – это стихи переводчика, вдохновлённые оригиналом. С небольшой оговоркой: если оба они – поэты, желательно равновеликие, то есть сумевшие передать сходные мысли и чувства своим уникальным языком. Что в случае перевода избранных сонетов, несомненно, произошло. Валерий Черешня
Здесь сказано, что перевод к оригиналу отношения не имеет. Но Гандельсман, как поэт равновелик Шекспиру. Утверждение более чем спорное.
Тем не менее, Шекспира ради, поглядим что же там натворил Гандельсман, после недавнего выхода в свет парадоксальных сонетов А. Штыпеля (еще одна из недавних попыток истолковать бедного Шекспира, вдохновляясь бессмертным оригиналом).
Лучшим примером извращения Шекспира уже является сонет 2
Прибегнем к классике, подстрочнику А. Шаракшанэ, который хоть задался целью прочесть реального Шекспира (чуть уточнив его).
Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
все будут считать лохмотьями;
( будет лохмотьями цены не имеющими)
тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
где все богатство цветущих ( чувственных)дней,
сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
было бы жгучим ( всепожирающим) стыдом и пустой похвальбой.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
подытожит мой счет(а) и станет оправданием моей старости", --
доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.
* По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости.
Итак, первое на что следует обратить внимание, на характерную для Шекспира метафорику (то, что пустословы называют «духом» поэзии) и что по сути всего лишь поэтическая техника, характерная для его эпохи, а именно, сонет начинается с метафоры «военной» - осада, траншеи, а заканчивается метафорой «бухгалтерской» - подбивать счета, «бабки» как сейчас сказали бы поэты. И это тоже парадокс, характеризующий мышление эпохи Шекспира, ее «дух», когда Марксовское отчуждение от результатов труда только начиналось в зародышах капитализма, ибо было так - сегодня ты сапоги шьешь в Гильдии, а завтра уже стоишь с копьем на стенах осажденного города.
И что же предлагает «гениальный» поэт Гандельсман?
Когда минует сорок зим, и бровь
нахмурится твоя, и красота
лица, к которой льнёт теперь любовь,
пожухнет, как опавший лист,– тогда
«Военную» метафору он не замечает, и почему хмурится бровь (одна причем, ср. «но сурово брови мы нахмурим») совершенно не понятно. Зато появляется бессмысленная метафора- любовь льнущая к лицу, хотя обычно льнут любовники лицами, которые тоже можно персонифицировать конечно (как Нос, гуляющий по прошпекту), но в совершено другом стиле, другой эпохи.
чем оправдаешься? Где гордый взгляд,
и чувственность, и юность, и восторг?
В запавших ли глазах, где стыд растрат
с прожорливостью поведут свой торг?..
где стыд растрат
с прожорливостью поведут свой торг?..
Слово «свой» категорически лишнее, и этого не знают только переводчики дилетанты, но как понять парадокс «стыд растрат» и как он связан с прожорливостью, не понял бы даже Шекспир.
Но был бы ты воистину хвалим,
сказав: «Моё дитя перед тобой,
прекрасное,– и я оправдан им.
Мой юный возраст стал его судьбой».
Пусть в сыне разгорается твой жар,
когда ты холодеешь, дряхл и стар.
А вот «дряхл» полный синоним слову «стар».
Таким образом, перед нами полная поэтическая чепуха в столбик.
Слава богам, поэт пока еще не справился с полным сводом сонетов, но один из самых известных перевел:
Сонет 66. Подстрочник Шаракшанэ:
Устав от всего этого, я взываю к успокоительной смерти, --
устав видеть достоинство от роду нищим,
( видеть запустение в котором рожден нищий)
и жалкое ничтожество, наряженное в роскошь,
И тех , кто в нужде, не украшенных роскошью,
и чистейшую веру, от которойзлобно к несчастью отреклись,
и позолоченные почести, позорно оказываемые недостойным,
и девственную добродетель, которую грубо проституируют,
и истинное совершенство, опозоренное с помощью лжи,
и силу, которую шаткое правление сделало немощной,
и искусство, которому власть связала язык,
и блажь, с ученым видом руководящую знанием,
и безыскусную честность, которую прозвали глупостью,
и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, --
устав от всего этого, я бы от этого ушел
но меня останавливает, что умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве.
Словарь Шекспира, даже во гневе, вполне куртуазен, и даже несколько высокопарен, ибо в шекспировские времена хамили более изысканно, чем в нынешние.
Нам же предлагается крайне «энергичная» версия за счет экспрессивной лексики, известный прием современных переводчиков - бракоделов, не умеющих передать экспрессию иным способом
LXVI Не в силах прозябать, зову я смерть.
Несносно видеть, как скудеет знать,
и, озверев, роскошествует смерд,
и распинается с амвона блядь,
и продают невинность, как товар,
и в уши недоносков льют елей,
и оклеветывают светлый дар,
и власть дряхлеющая всё подлей,
и тошно видеть рабий горб творца,
и доброту в невольных слугах зла,
и над умом глумление глупца,
и простоту, что дурой прослыла.
Не в силах прозябать. Но длю свой срок,
чтоб друг не стал до срока одинок.
Прозябать означает - ничего не делать, зябнуть, остывая, лениться и т.п.
И тогда получается такой парадокс – Не в силах лениться бездельничая, я зову смерть.
«Скудение знати» означает, что автору тяжело смотреть, как знать беднеет имуществом или моральными качествами, хотя сам Шекспир, кажется, сочувствует нищим, простонародью.
Короче, смерд, блядь, недоноски, и тут же архаизм «оклеветывают», вместо нашего «клевещут» банальность «светлый дар», «дряхлеющая подлей», видимо, можно дряхлеть благородно, и тогда не сокрушаться, старея. Нет, это далеко не «интеллигентный» словарь Барда, а скорее, речь «смерда». Но дочитав до выражения, «рабий горб творца», остается задаться вопросом, чему же учил девушек в женском колледже города Пиккипси, штата Нью –Йорка наш поэт, если он ничего не понимает в поэзии Возрождения, явно эти девушки сейчас проголосовали за Демократическую Партию США или ушли в феминистки. Параллельно тревожит и автор предисловия к этому безобразию В. Месяц, о котором известно вот что со слов поэта простонародья А. Карпенко:
Вадим Месяц - неутомимый экспериментатор в русской литературе, полистилист, которому подвластны разнообразные творческие задачи. Каждая его новая книга неожиданна по жанру и исполнению. Это человек планетарного голоса, который пишет на русском языке. Дружба со многими выдающимися поэтами оказала влияние на творческие поиски Вадима Месяца. И эти поиски у него никогда не заканчиваются.
Александр Карпенко[2].
Вот он что! Он с Гандельсманом дружит и получает влияние. Кюхельбекер тоже дружил с Пушкиным, голос которого, в отличие от Шекспира, всю планету не заполнил, но над Кюхлей смеялся весь Лицей, где ценили не очень «энергичную» поэзию, ибо стишков он писать так и не научился. А А. Карпенко дружит с В.Месяцем.
Или другими словами, какого бы не был уровня стихотворец Гандельсман - великий, гениальный, выдающийся, значительный, популярный или просто графоман, невозможно поверить, что из под его собственного пера может выйти подобная чушь, которую он приписал Шекспиру,
Вышла новая версия сонетов Шекспира, на этот раз его представляет поэт В. Гандельсман
https://www.facebook.com/photo/?fbid=10218875267060978&set=a.1020413678875
и которую в анонсе автор предлагает купить поклонникам его собственного искусства, не говоря уже за Шекспира.
Что может побудить поэта переводить неоднократно переведённое, в некоторых случаях – блистательно? Только ощущение родства и надежда, что удастся передать те черты подлинника, которым не суждено было пока обрести выражения в новом языке, во всяком случае, в полную силу. Случай Шекспира – особый. В нём каждый переводчик видит своё, настаивает на своём и отчасти оказывается прав, поскольку гений Шекспира снисходительно позволяет перетолковывать себя в любом духе, вплоть до сентиментальной умудрённости.
Пишет хвалебно автор предисловия В. Черешня.
Во-первых, возникает вопрос - почему случай особый? Шекспир, поэт гениальный, но и Пушкин не промах, а Донн (в малых формах, таких, как сонет) значительно гениальней Шекспира. И никто из них не позволял перетолковывать себя в угоду глупым переводчикам или не гениальным поэтам. Или же они не умели излагать свои мысли, как полагают бесчисленные переводчики графоманы. Во-вторых, нельзя приписывать Шекспиру сентиментализм, появившийся в английской поэзии чуть позже, (и который разрушил гениальный поэт буколик, сентименталист по нашему - Р. Геррик), ибо там его не ночевало. Видимо Черешня путает сантимент с чувствами.
Какие же черты шекспировских сонетов оказались близки поэту Владимиру Гандельсману? На мой взгляд, самые существенные: энергия выражения мысли, её живость и глубина, кажущаяся парадоксальность, которая при ближайшем рассмотрении является самым точным и ёмким определением.
Возможно, эти черты действительно оказались близки не гениальному поэту Гандельсману, проблема в том, что перечисленное характеризует любого поэта выше определенного уровня.
И, вероятно, автор предисловия вспомнил, что сладкозвучный Маршак, переводя сонеты, последовательно и парадоксально уничтожил все парадоксы Шекспира, что и подвигло десятки переводчиков (наконец прочтя Барда в оригинале) выйти с новыми сводами сонетов, но тоже их там не обнаруживших.
Заканчивает он так:
А я закончу таким (возможно, спорным) утверждением: хороший перевод – это стихи переводчика, вдохновлённые оригиналом. С небольшой оговоркой: если оба они – поэты, желательно равновеликие, то есть сумевшие передать сходные мысли и чувства своим уникальным языком. Что в случае перевода избранных сонетов, несомненно, произошло. Валерий Черешня
Здесь сказано, что перевод к оригиналу отношения не имеет. Но Гандельсман, как поэт равновелик Шекспиру. Утверждение более чем спорное.
Тем не менее, Шекспира ради, поглядим что же там натворил Гандельсман, после недавнего выхода в свет парадоксальных сонетов А. Штыпеля (еще одна из недавних попыток истолковать бедного Шекспира, вдохновляясь бессмертным оригиналом).
Лучшим примером извращения Шекспира уже является сонет 2
Прибегнем к классике, подстрочнику А. Шаракшанэ, который хоть задался целью прочесть реального Шекспира (чуть уточнив его).
Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
все будут считать лохмотьями;
( будет лохмотьями цены не имеющими)
тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
где все богатство цветущих ( чувственных)дней,
сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
было бы жгучим ( всепожирающим) стыдом и пустой похвальбой.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
подытожит мой счет(а) и станет оправданием моей старости", --
доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.
* По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости.
Итак, первое на что следует обратить внимание, на характерную для Шекспира метафорику (то, что пустословы называют «духом» поэзии) и что по сути всего лишь поэтическая техника, характерная для его эпохи, а именно, сонет начинается с метафоры «военной» - осада, траншеи, а заканчивается метафорой «бухгалтерской» - подбивать счета, «бабки» как сейчас сказали бы поэты. И это тоже парадокс, характеризующий мышление эпохи Шекспира, ее «дух», когда Марксовское отчуждение от результатов труда только начиналось в зародышах капитализма, ибо было так - сегодня ты сапоги шьешь в Гильдии, а завтра уже стоишь с копьем на стенах осажденного города.
И что же предлагает «гениальный» поэт Гандельсман?
Когда минует сорок зим, и бровь
нахмурится твоя, и красота
лица, к которой льнёт теперь любовь,
пожухнет, как опавший лист,– тогда
«Военную» метафору он не замечает, и почему хмурится бровь (одна причем, ср. «но сурово брови мы нахмурим») совершенно не понятно. Зато появляется бессмысленная метафора- любовь льнущая к лицу, хотя обычно льнут любовники лицами, которые тоже можно персонифицировать конечно (как Нос, гуляющий по прошпекту), но в совершено другом стиле, другой эпохи.
чем оправдаешься? Где гордый взгляд,
и чувственность, и юность, и восторг?
В запавших ли глазах, где стыд растрат
с прожорливостью поведут свой торг?..
где стыд растрат
с прожорливостью поведут свой торг?..
Слово «свой» категорически лишнее, и этого не знают только переводчики дилетанты, но как понять парадокс «стыд растрат» и как он связан с прожорливостью, не понял бы даже Шекспир.
Но был бы ты воистину хвалим,
сказав: «Моё дитя перед тобой,
прекрасное,– и я оправдан им.
Мой юный возраст стал его судьбой».
Пусть в сыне разгорается твой жар,
когда ты холодеешь, дряхл и стар.
А вот «дряхл» полный синоним слову «стар».
Таким образом, перед нами полная поэтическая чепуха в столбик.
Слава богам, поэт пока еще не справился с полным сводом сонетов, но один из самых известных перевел:
Сонет 66. Подстрочник Шаракшанэ:
Устав от всего этого, я взываю к успокоительной смерти, --
устав видеть достоинство от роду нищим,
( видеть запустение в котором рожден нищий)
И тех , кто в нужде, не украшенных роскошью,
и чистейшую веру, от которой
и позолоченные почести, позорно оказываемые недостойным,
и девственную добродетель, которую грубо проституируют,
и истинное совершенство, опозоренное с помощью лжи,
и силу, которую шаткое правление сделало немощной,
и искусство, которому власть связала язык,
и блажь, с ученым видом руководящую знанием,
и безыскусную честность, которую прозвали глупостью,
и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, --
устав от всего этого, я бы от этого ушел
но меня останавливает, что умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве.
Словарь Шекспира, даже во гневе, вполне куртуазен, и даже несколько высокопарен, ибо в шекспировские времена хамили более изысканно, чем в нынешние.
Нам же предлагается крайне «энергичная» версия за счет экспрессивной лексики, известный прием современных переводчиков - бракоделов, не умеющих передать экспрессию иным способом
LXVI Не в силах прозябать, зову я смерть.
Несносно видеть, как скудеет знать,
и, озверев, роскошествует смерд,
и распинается с амвона блядь,
и продают невинность, как товар,
и в уши недоносков льют елей,
и оклеветывают светлый дар,
и власть дряхлеющая всё подлей,
и тошно видеть рабий горб творца,
и доброту в невольных слугах зла,
и над умом глумление глупца,
и простоту, что дурой прослыла.
Не в силах прозябать. Но длю свой срок,
чтоб друг не стал до срока одинок.
Прозябать означает - ничего не делать, зябнуть, остывая, лениться и т.п.
И тогда получается такой парадокс – Не в силах лениться бездельничая, я зову смерть.
«Скудение знати» означает, что автору тяжело смотреть, как знать беднеет имуществом или моральными качествами, хотя сам Шекспир, кажется, сочувствует нищим, простонародью.
Короче, смерд, блядь, недоноски, и тут же архаизм «оклеветывают», вместо нашего «клевещут» банальность «светлый дар», «дряхлеющая подлей», видимо, можно дряхлеть благородно, и тогда не сокрушаться, старея. Нет, это далеко не «интеллигентный» словарь Барда, а скорее, речь «смерда». Но дочитав до выражения, «рабий горб творца», остается задаться вопросом, чему же учил девушек в женском колледже города Пиккипси, штата Нью –Йорка наш поэт, если он ничего не понимает в поэзии Возрождения, явно эти девушки сейчас проголосовали за Демократическую Партию США или ушли в феминистки. Параллельно тревожит и автор предисловия к этому безобразию В. Месяц, о котором известно вот что со слов поэта простонародья А. Карпенко:
Вадим Месяц - неутомимый экспериментатор в русской литературе, полистилист, которому подвластны разнообразные творческие задачи. Каждая его новая книга неожиданна по жанру и исполнению. Это человек планетарного голоса, который пишет на русском языке. Дружба со многими выдающимися поэтами оказала влияние на творческие поиски Вадима Месяца. И эти поиски у него никогда не заканчиваются.
Александр Карпенко[2].
Вот он что! Он с Гандельсманом дружит и получает влияние. Кюхельбекер тоже дружил с Пушкиным, голос которого, в отличие от Шекспира, всю планету не заполнил, но над Кюхлей смеялся весь Лицей, где ценили не очень «энергичную» поэзию, ибо стишков он писать так и не научился. А А. Карпенко дружит с В.Месяцем.
Или другими словами, какого бы не был уровня стихотворец Гандельсман - великий, гениальный, выдающийся, значительный, популярный или просто графоман, невозможно поверить, что из под его собственного пера может выйти подобная чушь, которую он приписал Шекспиру,
no subject
no subject