Китс, Маршак, и любители переводить Китса

[alsit25]

Однажды Китс написал сонет посвященный Бернсу

http://everything2.com/title/This+mortal+body+of+a+thousand+days

Интересно, что некий комментатор охарактеризовал его так:

John Keats wrote this sonnet in 1818, after visiting the home of Robert Burns, which had been turned into a whiskey shop. He was so unhappy with it later that he burned it, the only poem, that we know of, that he ever took the effort to destroy, besides some of his earliest poetry several years before. Fortunately his friend and travelling companion Charles Brown had made a copy first. While this is certainly not among is best work, it's nowhere near his worst, either. There were poems much worse than this one that he let stand. The only clue we have as to why he felt the need to destroy this one is the first line. "This mortal body of a thousand days" echoes a strange fear that haunted Keats in 1818 that he had exactly three years left to live. As it turned out, he didn't have that long.

Здесь написано, что стишок этот не самый лучший у Китса, и что есть и похуже, и что сам Китс его суеверно уничтожил, потому что в первой строчке предсказал срок  своей смерти. Тем не менее, стишок сохранился и даже был удостоен перевода самим Маршаком.

Если, действительно, стишок этот плох, то интересно насколько хуже он стал в переводе?

Смертное еще на 1000 дней тело

Сейчас наполняет собой, О, Бернс, пространство твоей комнаты,

Где ты в одиночестве мечтал на расцветших лаврах.

Еще счастливый и беспечный, не предвидя судного дня.

Здесь наличествует каламбур в духе метафизиков или Бродского, что уже украшает стишок. Судный День описывает не всякую беспечность, а определённую, общую и для Китса, и для Бёрнса. Заметим, что о славе речи нет, сказано - мечтал, у романтиков это просто – писал стихи,

А что описывает Маршак?

Прожившему так мало бренных лет,
Мне довелось на час занять собою
Часть комнаты, где славы ждал поэт,
Не знавший, чем расплатится с судьбою.

Маршак скромно занял не все пространство, а часть его, но совсем заскромничал и предсказание убрал, или, как всегда, в оригинал глядел частью глаза. Зато появилась аллитерация ча –ча. nbsp;  И тут же оболгал Бёрнса, и не в первый раз, предположив, что беспечный гуляка только славы и ждал, а дождавшись славы, лишился ее, заплатив судьбе, nbsp; Или другими словами, ни одного верного слова в строфе нет.

Моя кровь согрета твоим ячменем (пивом)

Мои мысли легки, когда я прославляю тостом великую душу

Мой взор изумлен и ослеплен,

Фантазия мертва и пьяна при виде идеала,

Пишет Китс, умело пользуясь анафорой, чего nbsp; Маршак делать не умеет, хоть профессионал .

Ячменный сок волнует кровь мою.
Кружится голова моя от хмеля.
Я счастлив, что с великой тенью пью,
Ошеломлен, своей достигнув цели.

Будь мы Кружков с большой лапой в Иностранной Литературе,  непременно бы написали эссе о странных сближениях, вспомнив «Великая душа,
 поклон через моря за то, что их нашла, — тебе и части тленной», но мы не будем заниматься досужими вымыслами и удивимся тому, что Маршак
 и в самом деле решил, что Китс только и мечтал напиться с Бёрнсом, и что мечта его осуществилась, а вроде не
алкаш, а интеллигентный человек в очках и голубчик.

Но я еще могу топнуть ногой в этой комнате, (оставить след),

Я еще могу поднять окно, чтобы увидеть ту же рощу, которую ты

Топтал снова и снова.

Еще я могу думать о тебе, пока и мысли не опустошатся.

Китс, чуть играя словами, находит точные, чтобы передать нежные чувства к Поэту, пока он топочет по комнате, как Бёрнс по роще. Тут доброму Маршаку и карты в руки. Наверно, он скажет дежурное свое – милый..

И все же, как подарок, мне дано
Твой дом измерить мерными шагами
И вдруг увидеть, приоткрыв окно,
Твой милый мир с холмами и лугами.

Маршак, только что напившийся с тенью, тем не менее, способен мерять комнату шагами, получив подарок, и действительно, слово «милый» появилось в пейзаже.

Еще я могу выпить одним глотком бокал за тебя,-

О улыбнись. тень средь теней – ибо это и есть слава.

Да Китс еще и не пригубил даже в замке сонета! И чему улыбаются поэты? Тому что слава не дороже глотка вина. А что слава для Маршака?

Ах, улыбнись! Ведь это же и есть
Земная слава и земная честь!

По сюжету Маршака, слава, она же честь, это то, что Маршак, получив подарок, может мерять дом Бёрнса шагами.

Но Маршак это прошлое уже. Школа перевода времен ликвидации безграмотности люмпен – интеллигентов. И когда современный переводчик читает такое, то конечно же, немедленно бежит к столу .

И вот что пишет некто Ю.Лифшиц, шекспировед, широко известный в литературных кругах города Орска, автор методички «Как надо переводить сонеты Шекспира», явно конкурент Маршаку, ибо тоже перевел все сонеты бедного Вильяма, лишившегося славы в русском захолустье.

Впитала эта плоть в конце пути,
о Бёрнс, пространство комнаты твоей,
где ты мечтал бессмертье обрести
и ждал беспечно день своих скорбей.

Здесь произошло удивительное, не плоть посетила комнату Бёрнса, а комната оказалась внутри плоти Китса, где мечтал оказаться Бёрнс, обретя бессмертие ….т.е внутри поэта Лифшица!!!- День своих скорбей, видимо, означает, день смерти, когда беспечность улетучивается за день. Но как Маршак, Лифшиц полагает, что всякий поэт только о бессмертии и думает.

Мне кровь тревожит твой ячменный эль,
мне в душу входит твой великий дух
мне взор мутит воображенья хмель,
а разум мой затих и замкнут слух.

Вот, тихий разумом Лифшиц понял же, что хмель, это воображение! И анафору заделал. Правда, если у Китса мысли легкие, то у Лифшица несколько экзальтированные, увлекся хмелем видно, да и сует он этот хмель в каждый свой стишок, как Маршак слово «милый» видно, на рифму ложится.

Могу пройтись я по твоим полам,
могу открыть окно — и за тобой
пойти к твоим исхоженным лугам,
могу я всё, пока я как слепой...

И эта строфа получилась вполне адекватно, так и видишь, как Китс наступает на полы кафтана Бёрнса. Но, видимо, поэты не знают, что слово blind не обязательно переводится как слепой, поэтому не стоит ослеплять, идущего по лугам, можно ж и ноги сломать…Пожалуй, чушь написана, все таки..

Могу поднять я в честь твою бокал, —
так улыбнись — ты этой славы ждал!

А вот замок идеален, лучше, чем у Маршака. Все-таки прогресс есть в переводческом искусстве 21 века!

Есть еще один перевод этого сонета, исполненный ученицей главного переводчика Китса С, Сухарева. Тоже, как и Лифшиц, автор собрания сочинений стихи.ру. Явно позорящий учителя. Начинается он так:

Я смертный, Бёрнс, кому чуть больше года
Осталось, может быть, встречать рассвет,
Средь комнаты стою, где лавра всходы
Лелеял ты мечтой в преддверье бед.

Явно, что автору чуть больше года… поэтому она начинает так

Я — Франсуа, чему не рад, Увы, ждет смерть злодея…

Но переводчики народ живучий, эту песню не задушишь, не убьешь…