М. Этвуд два стихотворения
Двойной секс со слизнями
Если бы мы могли размножаться ростками
или спорами, не было бы этих дуэлей.
Или если бы каждый мог вкручивать идентичный орган в ухо другого
пока оба крутятся в воздухе
подвешенные на мерцающей веревке
из слез и клея, как на проволоке
канатоходцы
это бы сработало. Работает же для слизняков:
Гляньте на эти жемчужные яйца!
(Больше в будущем ажурной капусты.)
Пока они не слипнутся.
Это тоже может случиться.
Ничего не поделаешь, разве отгрызть
пенис. Что тогда, человеки?
Если бы это твой? Представь:
Разговор потом: апофаллация.
Моя очередь! Ты кусал недавно.
Кончай с этим, не всю же ночь здесь торчать
На радость хищникам.
Мне все равно! И я не хочу жить!
Ты никогда не любил меня!
Ты любил только мое ухо!
При дневном свете что-то должно даться.
Или кто-то. Кто-то один
должен дать. Данность.
Вот как мы длимся.
Сексуальная жизнь всех других
Сексуальная жизнь всех других кажется невозможной.
Конечно, нет, думаем мы
Конечно, не этот в это!
Не в такой грязный рот
и в такие гнилые зубы!
Эти вареные черносливы, эти бородки!
Пожалуйста, не снимай одежду.
спасаясь от самого себя,
собственного вуайериста.
Никто не похож на кинозвезду,
даже кинозвезды в выходные,
бродящие по улице
в поисках приличной еды
и анонимности, но вотще.
Никто кроме себя
в собственных головах, когда пьяны,
или если они нарциссы, когда трезвые.
Или когда влюблены. О да, В ЛЮБВИ,
В этом слабоумном розово-красный цирковом шатре,
чей полусвет прощает все изображения,
фиговые листья наших возлюбленных,
и размягчает наши мозги
и боль наших опилочных падений на зад.
Так искушая, эта арка, имитируя мрамор на полпути,
и парк аттракционов, и классика —
такая греческая, такой Барнум,
такой маяк,
зовущий голубым неоном:
Любовь! Сюда!
входи!
Если бы мы могли размножаться ростками
или спорами, не было бы этих дуэлей.
Или если бы каждый мог вкручивать идентичный орган в ухо другого
пока оба крутятся в воздухе
подвешенные на мерцающей веревке
из слез и клея, как на проволоке
канатоходцы
это бы сработало. Работает же для слизняков:
Гляньте на эти жемчужные яйца!
(Больше в будущем ажурной капусты.)
Пока они не слипнутся.
Это тоже может случиться.
Ничего не поделаешь, разве отгрызть
пенис. Что тогда, человеки?
Если бы это твой? Представь:
Разговор потом: апофаллация.
Моя очередь! Ты кусал недавно.
Кончай с этим, не всю же ночь здесь торчать
На радость хищникам.
Мне все равно! И я не хочу жить!
Ты никогда не любил меня!
Ты любил только мое ухо!
При дневном свете что-то должно даться.
Или кто-то. Кто-то один
должен дать. Данность.
Вот как мы длимся.
Сексуальная жизнь всех других
Сексуальная жизнь всех других кажется невозможной.
Конечно, нет, думаем мы
Конечно, не этот в это!
Не в такой грязный рот
и в такие гнилые зубы!
Эти вареные черносливы, эти бородки!
Пожалуйста, не снимай одежду.
спасаясь от самого себя,
собственного вуайериста.
Никто не похож на кинозвезду,
даже кинозвезды в выходные,
бродящие по улице
в поисках приличной еды
и анонимности, но вотще.
Никто кроме себя
в собственных головах, когда пьяны,
или если они нарциссы, когда трезвые.
Или когда влюблены. О да, В ЛЮБВИ,
В этом слабоумном розово-красный цирковом шатре,
чей полусвет прощает все изображения,
фиговые листья наших возлюбленных,
и размягчает наши мозги
и боль наших опилочных падений на зад.
Так искушая, эта арка, имитируя мрамор на полпути,
и парк аттракционов, и классика —
такая греческая, такой Барнум,
такой маяк,
зовущий голубым неоном:
Любовь! Сюда!
входи!